Воровская зона - Ушаков Александр Геннадьевич

Глава 1

Запросив пятерку строгого, прокурор, уже не молодой, чахоточного вида мужчина с впалой грудью, зашелся в глубоком кашле и тяжело опустился в побитое временем и прокурорскими брюками выцветшее кресло. Теперь все внимание заполненного до отказа зала было приковано к подсудимому. И когда тот, одетый в синюю джинсовую тройку, с внешностью героя из «Великолепной семерки», медленно поднялся со своей воспетой в стольких воровских песнях скамьи, на него уставились сотни любопытных глаз. Мужчины смотрели на него так, как смотрят на знаменитых актеров или спортсменов, а женщины видели в нем великолепный образец истинно мужской породы. Но уже в следующее мгновение по залу прокатился вздох разочарования. От пережитка буржуазного суда, именуемого последним словом, герой отказался.

Суд заседал не долго, и когда судья, миловидная женщина лет сорока в удивительно идущем ей зеленом шерстяном платье объявила приговор, по залу пронесся удивленный и одновременно одобрительный шумок.

Есть еще, оказывается, порох в пороховницах Министерства юстиции! И не отпускают суды крутых авторитетов, как кричат об этом на каждом шагу оперативники, а, наоборот, сажают их! Конечно, три года не Бог весть какой срок, но все же

Ни один мускул не дрогнул на лице Вениамина Каткова, когда он выслушал приговор.

Да и что ему режим? Для таких, как он, давно не было уже никаких режимов. Вор в законе есть вор в законе, и на зону он пойдет паханом. И ждут его там не унижения и издевательства лагерных авторитетов и администрации, а всеобщее уважение, почти неограниченная власть над зеками и лояльность «хозяина», весьма довольного тем, что ему удалось заполучить «смотрящим» на свое хозяйство именно его, Вениамина Каткова, слывшего вот уже два десятка лет за «правильного» вора.

И тем не менее он был далеко не так спокоен, каким казался. Даже на таких условиях идти на зону ему совсем не хотелось. Да еще на пятом десятке, когда каждый прожитый год рассматривался уже в несколько ином свете, нежели в молодости

Александр Баронин подошел к Каткову сразу же после вынесения приговора, и в ту же минуту со всех сторон послышались изумленные возгласы:

 Смотрите, Баронин!

 Тот самый?

 Ну да! Конечно он!

И все журналисты, как по команде, дружно наставили свои объективы на этого фотогеничного мужчину со светлыми редеющими волосами, зачесанными на косой пробор, и серо-голубыми глазами.

Потом их снимали двоих. И они, сильные и красивые, с минуту простояли друг против друга, словно специально задались целью попозировать снимавшим их людям. Хотя ни тот и ни другой даже не замечали их.

Обычно грубый конвой, хорошо понимая, с кем имеет дело, не торопил.

Наконец Катков протянул Баронину руку.

 Ну что, Саня, прощай!  улыбнулся он, и эта улыбка сказала Баронину куда больше, нежели целая произнесенная речь.

 До свиданья, Веня!  крепко пожал тот протянутую ему руку.

Как только Каткова увели, Баронин медленно направился к выходу, не обращая внимания на продолжавших суетиться вокруг него журналистов. Но когда один из них попытался было взять у Баронина интервью, тот с презрением взглянул на него и борзописец осекся на полуслове. Остальные даже не осмелились приблизиться. Ведь о нем, Александре Баронине, ползли по городу разные слухи. И, наверно, совсем не случайно пришел он прощаться с Ларсом, как кликали Каткова по ту сторону закона. И что бы там ни говорили, дыма без огня не бывает! А, помимо дыма, огонь обладал и еще одним неприятным свойством. Он обжигал

Выйдя на улицу и пройдя несколько метров, Баронин остановился и оглянулся на серое, наводившее уныние и тоску здание суда и поморщился. Нет, не зря у Фемиды завязаны глаза! Да и весы были явно с рынка

Стоял великолепный августовский день, и уже нежаркое солнце приятно грело лицо. Легкий ветерок ласково переносил повисшие в воздухе едва различимые на свету паутинки. Пахло молодым вином и яблоками.

Баронин вздохнул. Да, в такую погоду только в «Столыпине» и путешествовать! Он медленно подошел к машине и, не обращая внимания на осмелевших журналистов, продолжавших снимать его, уехал

Этим же вечером Александр Баронин сидел перед открытым окном у себя на даче и задумчиво смотрел в сад.

Ночь стояла лунная и тихая. И только порой тишину нарушал крик какой-то ночной птицы, словно предупреждавшей одиноких путников о грозящих им в ночном лесу опасностях.

Баронин грустно усмехнулся. А разве не был таким же одиноким путником он сам? Разве не брел он все эти годы по пустыне в поисках выдуманного им самим оазиса? И не оказалось ли на поверку все то, к чему он так стремился, самым обыкновенным миражом?

Таким же миражом оказался и тот оазис, который совсем еще недавно называл он своим домом и работой.

Нет, никакой обиды на Нину не было. Да и какие могут быть обиды на женщин? Это ведь только в поэмах входили они в горящие избы и останавливали на скаку коней. А в жизни все было куда проще и прозаичнее. И эти же русские женщины обманывали, изменяли и обвешивали в буфетах, и не только не пускались за мужьями в Сибирь, а, наоборот, сразу же бросали их, едва перед теми начинала брезжить такая возможность

Нина не обманывала и не обвешивала. С нею было все сложнее. И вина за их так и не сложившуюся жизнь полностью лежала на нем.

И он вдруг с поразившей его ясностью вспомнил тот далекий, теперь уже двадцатилетней давности, вечер перед его отъездом в Москву и ту, которую любил.

Моросил мелкий дождик, и в парке уже пахло осенними листьями. Он курил сигарету за сигаретой и резал по-живому! А что ему еще оставалось? Остаться в Николо-Архангельске? Жениться, взять Марину с собою в Москву и мыкаться с нею на стипендию по общежитиям? Не хотелось

И он уехал. Марина на вокзал не пришла. Всю дорогу он провалялся на постели, глядя на пролетавшие за окном осенние пейзажи и не притрагиваясь к еде.

Через два года она вышла замуж. И он воспринял это как должное. Да и времени у него для страданий не было. Учился он по-настоящему, не ради диплома.

Затосковал он, уже вернувшись домой и случайно встретив на улице свою бывшую любовь с мужем. Красивая и раньше, Марина расцвела теперь тем самым буйным цветом, который заставлял мужчин оборачиваться ей вслед и задумчиво смотреть на ее точеные ноги.

Она весело и равнодушно поздоровалась с ним, как здороваются с бывшими одноклассниками, и познакомила с мужем, высоким худым парнем в очках. А потом также равнодушно простилась. И Баронин так и не смог тогда понять, чем объяснялось ее столь безразличное по отношению к нему поведение: все еще жившей в ее душе обидой или истинным безразличием обретшей наконец после долгих мытарств свое счастье женщины к некогда любимому ей человеку.

Правда, голову он ломал недолго. Да и зачем? Мосты были сожжены, и ему надо было искать свое счастье, а не думать о чужом

Нина не стала для него тем, чем была когда-то Марина. Она только отчасти заполнила пустоту в его душе. Да и то ненадолго. Шли годы, у них появилась дочь, но тоска по несбывшемуся не проходила.

А потом пришло новое разочарование. Та самая работа, о которой он когда-то грезил, на поверку оказалась сухой и бездушной. Романтика ушла сразу же после того, как он начал служить. Да и не служил он, а только прислуживал! И появившиеся было в августе девяносто первого надежды также быстро и рассеялись, оказавшись очередным миражом! На место одних неприкосновенных пришли другие! Только и всего

Он со своим опытом и знаниями только мешал. Мешал тем, кто продолжал все также подстраиваться к новым веяниям, как подстраивались под них всю свою жизнь.

А он не хотел, да и не умел! На свою беду, он принадлежал к тому разряду людей, которые, будучи на две головы выше окружающих, хотели только одного: работать! Но и для новой России это было слишком неуместным желанием. Да и не было никакой новой России, она всегда оставалась одной и той же. Психологические уклады наций по заказу не менялись.

Нет, он не закопал свой талант в землю! Просто был растоптан на этой самой земле проходимцами.