Валентин поднял ломтик тыквы и широко раззявил рот. Уголки губ заболели, а желудок вознамерился показать, насколько пустынен его внутренний мир. Наконец рука завершила начатое, и терпкая, свинцовая кашица растеклась по языку. Наверное, стоило приготовить тыкву. Например, на погребальном костре Таисии. В мысли сейчас же вклинился соблазн отведать поджаренную родственную плоть. Давай же, тряпка, всего кусочек!
Это дерьмо съедобно и так, возразил Валентин, окончательно тупя острие крамолы.
Он запил съеденное водкой. Хлебал прямо из горлышка. В животе закололо, словно в него прошла не мякоть, а сплошное битое стекло. Желудок тянулся как плотная резиновая груша. Валентин кашлянул и привлек к себе Люсильду. Понянчил ее.
Привет, милая. Порадуешь сегодня старика?
Грянули первые аккорды, и он затянул песню «Костер». Строки, воспевающие костры и измеряемые ими жизни, поплыли по обескровленной улице. Он понимал абсурдность подобранного репертуара: на поле всё еще полыхала Таисия, пока члены похоронного митинга в лице крыс грелись у огня. По иссушенному лицу потекли слезы, вымывая из морщин копоть. Осталось недолго.
Валентин попытался поймать ускользающие во тьме лица. Недопетый куплет повис в воздухе и растаял. Вспомнился Геришов, последний обитатель одноэтажной развалюшки, скончавшийся неделю назад. Его смерть разительно отличалась от остальных кончин. Тело Геришева в последние мгновения срослось с кроватью, а потом и вовсе принялось реагировать на свет, будто ночное растение. Поры кожного покрова зримо сжимались и разжимались, стоило только поднести источник света.
Валентин без сожалений спалил эту штуку вместе с домом.
Ужас дохнул в лицо ледяным перегаром, и Люсильда взвизгнула, ощутив, как руки хозяина грубо стянули ее струны.
Отложив звеневшую гитару, Валентин с выпученными глазами повернулся к тарелке. Убрал лампу подальшечтобы не видеть уготованную организму пытку. Действовал механически. Брал кусокзабрасывал в рот. Пока жевалзапивал.
Наконец на тарелке ничего не осталось, как и не осталось того, что заслуживало бы натянутой лямки жизни. Смерть уже царапалась в двери, пока безумие возилось с дверным замком. Острая боль опять пронзила желудок.
Чертов дождь. Всё ср
Валентин не договорил, тупо уставившись в тарелку. В курчавых остатках мха находилось нечто аморальное, запрещенное законами нынешнего мира. Он придвинул светильник, чтобы получше разглядеть неожиданную находку.
Тыквенное семечко. Здоровое и невинное, будто невеста перед жертвенным алтарем.
Люсильда, милая, ты только посмотри, что у нас тут.
Гитара не ответилавидимо, всё еще обижаясь на недавнюю грубость. Валентин шлепнул ее по обечайке, и она, как ему показалось, оттаяла. Он с трепетом подобрал семечко. Руки при этом тряслись так, словно плечи сообщали им некую тектоническую последовательность.
Валентин сложил ладони ковшиком, оберегая непредвиденное сокровище. В растрепанных чувствах вскочил.
Господи боже мой! Господи! Тебя же надо куда-нибудь посадить! Тебя тебя
Но еще раньше, чем он успел разбить взгляд о безликие силуэты коттеджей, разум сообщил ему, что задумка лишена смысла.
Вся земля пропитана небесной отравой.
Не осталось и клочка, который бы не обесчестил дождь. Конечно, в каком-нибудь садовом магазине могли сыскаться упаковки запечатанного грунта, только Валентин не был уверен, что сумеет туда добраться. Возможно, стоило подумать о теплицах. Или нет?
Гребаный проныра, произнес Валентин, обращаясь к выжидавшему дождю, хочешь, чтобы я оставил тыквенное дитя тебе на поругание? Что ты задумал? Камни с неба? Ветрогон? Полчища крыс? Хрен ты его получишь. ХренОн погладил семечко подушечкой указательного пальца. Куда же тебя пристроить, малышка?
Требовалось надежное укрытие, которое бы отличалось плодородностью. Только где такое сыскать? Где-нибудь на обратной стороне Луны? Вот ведь глупость.
Тишину разорвал звук лопнувшей струны. То третья из нейлоновых сестер отдала душу богу гитар. Затихающий звон подтолкнул размышления к новому руслу, и на ум Валентину пришла одна из строчек недопетого хита: «Этот чудак всё сделает не так».
Правильно Господи, правильно! Я всё сделаю не так! Понял, ты, дождь?
Озаренный будоражащей идеей, Валентин воззрился на собственный живот. Истончившийся жирок равномерно вздымался и опадал под клетчатой рубашкой. Единственное чистое место во всём прогорклом мире. Не сегодня завтра смерть заграбастает и его, Валентина. Так почему бы не дать шанс чему-то большему?
Он с осторожностью вернулся в кресло и вытянул из штанов хвост рубашки. Сполоснул нож водкой. Это показалось ужасно смешным, и Валентин хихикнул. Зажав пальцами кожу на животе, он сделал неглубокий надрез. Боль зашкварчала на его губах. Благословив семечку поцелуем, он затолкал ее в получившийся «кармашек». Вновь зашипел. Наконец заправил рубашку и выдохнул. Всё.
У нас пополнение, Люсильда. Валентин подхватил гитару и погладил ее. Пригляди за малышкой, когда меня не станет, хорошо?
Дело оставалось за малым: заточить себя на чердаке, куда не доберутся осточертевшие крысы. И не мешало бы оставить краской надпись на лицевой стороне коттеджа. Что-то вроде: «Эй, приятель! На чердаке этого дома ты найдешь настоящее чудо! Загляни!»
Валентин рассмеялся, удивившись тому, насколько далеко зашли его чудачества. В животе пылала точка, оставленная варварским вмешательством ножа. Настоящая боль жизни. Он влил в себя с дюжину глотков выпивки, и бутылка внезапно выпала из рук. Тело немело, теряя связь с разумом. Сердце словно превратилось в сумасшедший теннисный мячик, бивший без остановки. Что-то происходило.
Наконец один из ударов, сотрясавших грудную клетку, распахнул врата тьмы, и Валентин потерял сознание.
Ему снились громыхавшие дожди из тыкв и танцующая под ними Таисия. С лица супруги свисал прилипший твидовый платок, а ее ноги заканчивались сапожками из крыс. В какой-то момент сна грызуны порскнули в стороны, и мертвая танцовщица с кокетством продемонстрировала белые косточки ступней.
Затем Таисия танцующей походкой направилась к нему, и он проснулся, раздираемый горем и страхом.
Распахнув глаза, Валентин узрел восточную аврору. Небо светлело, насыщаясь синевой, в которой вполне могли порхать херувимы. Коттеджи Задорожной, остывшие и молчаливые, облаяли рассудок воспоминаниями о минувшей ночи. Валентин пребывал в легком замешательстве. Неужели его так сморило из-за дрянной пищи?
Люсильда Что что со мной?..
Слова напоминали неуправляемые камешки. Глаза едва ворочались. Тело ощущалось раздутой бочкой, на которую зачем-то натянули всякую рвань. Конечности увеличились в объеме и приобрели нездоровый оранжевый оттенок. Наконец до Валентина дошла суть страшных метаморфоз.
Малыш прижился! Укоренился в нём! Сотворил из него настоящего тыквенного апостола!
Валентин, всё еще привыкая к новым габаритам, покинул развалившееся кресло. Члены сладко поскрипывали. Словно переваливающаяся бочка, он сошел с веранды и выбрел на улицу. Его посетила восхитительная мысль. Утро, как обычно, принесло ясность.
Он должен накормить собой выживших.
Нак накормитьЕго голос, лишившись старческого дребезжания, походил на ворчание тучного медведя.
Валентину нестерпимо захотелось поглазеть на себя со стороны. Он со степенной важностью прошествовал к одной из луж. Наклонился. На него воззрилось раздутое лицо. Лоснящиеся щеки распирало. Губы обратились в тонкие оранжевые линии. Череп казался сегментированным плодом, лежавшим на бугристых плечах с остатками рубашки. Лишь глаза уклончиво лгали об истинной природе отражавшегося существа.
Валентин взревел, оповещая мир о своем перерождении.
Недолго думая, он вышел на пересечение с Никольской. Здесь проходила широкая асфальтированная дорога, пробегавшая через центр Киприно на восток Свердловской области. Валентина трясло от желания донести до всех благую весть.
Он принес еду! Он и есть еда! Спешите же!
Однако триумфу свидетельствовали только мертвецыте, на кого не нашлось доброхота с огнем; пиршественные рестораны крыс. Сами грызуны уже преследовали его, заполняя собой щели и уголки Никольской. Сотни прокаленных голодом глаз-бусинок изучали нового жителя чумной вселенной. Крысы пытались оценить степень угрозы. Или его съедобность.