Из-под шляпы смотрели на него выпученные глаза, которые были единственными живыми точками в сожженных мертвых складках кожи.
Лейтенант Георг Лехнерт, представился офицер. Я читал о вас, господин капитан. Эти шрамы страшные памятки о вашем героическом подвиге в Дрездене, не так ли?
Не совсем. Обожгла меня толь во время бомбардировки Гамбурга, ответил усталым голосом Эберхард. Только на этой неделе более десятка его собеседников обратили внимание на ожоги. А бывало и больше. А событие, о котором вы говорите, на самом деле произошло за месяц до, во время бомбардировки Дрездена.
Почему вы без мундира, капитан? спросил прямо Лехнерт, которого сильно раздражала бриллиантовая булавка в галстуке Мока.
Вы позволите мне пройти, лейтенант, или вы еще будете спрашивать меня о моей искусственной челюсти? Мок вынул портсигар и с улыбкой угостил Лехнерта.
У меня есть для выполнения важная миссия на Викторияштрассе. Я оставил там кое-что очень важное, что ни в коем случае не должно попасть в руки врага. Я офицер полиции.
Поскольку у вас есть важный пропуск, вы можете свободно передвигаться по территории, находящейся под моим командованием, Лехнерт притворился, что не замечает примирительного жеста Мока, и не взял папиросу. Должен, однако, вас предупредить, что некоторые коридоры, ведущие в подвалы на другой стороне фронта, были нами засыпаны, другиезабетонированы, а еще другиезаминированы.
Насколько я помню, переход на Викторияштрассе укомплектован взводом парашютистов из 26-го полка, вооруженных штурмовыми винтовками. Прошу назначить с ними пароль, чтобы вас не убили во время возвращения.
Как туда дойти, господин лейтенант? этот вопрос задал Франц. Щурил глаза от пыли, а на языке чувствовал каменный вкус цемента. Где-то рядом крутилась с треском ось бетономешалки.
Подземные коридоры находятся прямо под улицами. В Лехнерте большую подозрительность, чем элегантность Эберхарда, внушала неряшливость Франца. Вы знаете Вроцлав, перемещаетесь везде, он кивнул головой на табличку с надписью «Садоваштр.», прилаженную на середине стены коридора. Такие таблички есть везде. Хуже будет с попаданием в правильный подвал. Но пока подземный город полностью в нашем владении. Везде наши люди. Они господам укажут путь к правильному подвалу.
Над ними загрохотало, и мужчины на подземной улице получили впечатление, что затрясся потолок. Эберхард затянулся сильно папиросой и сам уже не понимал, что втягивает в легкие: табачный дым или и цементную пыль. С ужасом заметил, что слой такой пыли покрывает его костюм. Прошелся рукой по материалу и с яростью заметил, что втер пыль в структуру шерсти.
Позвольте заметить, капитан, улыбнулся кисло Лехнерт, что ваш наряд не самый подходящий для перемещения по подземельям Бреслау. Поэтому я спросил о мундире.
Эберхард глянул на свой запыленный костюм и носки ботинок от Андрицкого, которые секунду назад потеряли свой блеск. Не известно, почему он вспомнил гимназические годы и слова учителя гимнастики, бывшего атлета Дитера Цыпионки. Когда после уроков ребята бросались друг на друга, чтобы сравнять спортивные счета, Цыпионка, сам безупречно одетый, с усами, пахнущими помадой, входил в раздевалку, пахнущую резиной и запахом гормонов, разделял борющихся парней идаже не морщасьговорил: «Господа, джентльмен даже в этом запахе должен оставаться джентльменом».
Эберхард повторил Лехнерту слова Цыпионки, заменяя слово «господа» на «господин лейтенант», а «запах» на «ад». Злой по поводу загрязненного костюма, даже не заметил, что в ряды джентльменов определил только себя.
Франц, явно рассерженный пустойпо его словамболтовней, даже этого не заметил, а лейтенант Лехнерт поморщился только и сказал что-то быстро часовому, чего оба брата не услышали из-за предупредительных окриков санитаров, которые несли кого-то на носилках.
Часовой заскрежетал большим кольцом, отрезав вход, через который сюда проникли.
Лехнерт указал на стоящий всего в нескольких шагах от них мотоцикл цундапп с боковой коляской:
Я могу вам одолжить мой мотор, капитан. Лехнерт последовательно использовал военное звание, а не полицейское. Быстрее не доедете.
Благодарю, господин лейтенант. Моку не давало покоя слово «джентльмен» и фигура Цыпионки.
Он увидел своего учителя гимнастики: его торчащие усы, лысую голову, расплющенные ушные раковины и манеры английского лорда. Сказал задумчиво:
Профессор Цыпионка сказал бы: «Прошу прощения за свою гордыню».
Не понимаю, кто бы это сказал?
Кто-то не из этого мира. Мок сел на сиденье мотоцикла, повернул ключ на баке и толчком запустил двигатель. Кто-то из мира мертвых. С Елисейских Полей. Вы знаете, почему я всегда вне дома хожу в костюме? Попросту оказываю честь этому городу. Так как до обеда я всегда сижу в галстуке, оказываю честь Тому, кто дает мне пищу. Глупая привычка. Здесь должно ходить в звериных шкурах и с дубинками.
Франц с трудом взгромоздился в коляску и поблагодарил Лехнерта, снимая на некоторое время железнодорожную фуражку с угловатой головы.
Лейтенант не заметил этого. Он думал о старом щеголе, который всегда проявлял уважение к городу Бреслау, независимо от того, в какой форме он существует, независимо от того, кто им владеет, не важно, в каком будет он виде: настоящий, подземный или мнимый. Он думал также о своей дочери, которая пару недель назад в недалеком Охлау стала военной добычей людей с монгольской складкой на лбу. Ей было столько же лет, сколько девушке, спасенной в Дрездене капитаном Моком.
Бреслау, четверг 15 марта 1945 года, девять утра
До подземной Гогенцоллернплац, откуда должен вести туннель до подвала дома на Викторияштрассе, 43, доехали через десять минут езды в оглушительном реве двигателя, умноженном пустыми коридорами.
Вдруг они увидели импровизированный шлагбаум и неприязненные лица в касках Вермахта.
Запыленный костюм Мока и фотография на полицейском удостоверении, мало напоминающая прототип, произвели на командира взвода капрала Хелльмига определенно меньшее впечатление, чем пропуск, выписанный капитаном Спрингсом.
Мокк раздражению Хелльмига, ненавидящего иностранные языки, как пароль и отзыв подал латинскую максиму dum spiro spero.
Написал ее углем на стене коридора, чтобы каждый часовой мог ее прочитать, прежде чем нажмет на курок. Потом через очень низкие, толстые стальные двери пересекли линию фронта. Треск двери как взрыв бомбы, как заключительный аккорд, как грохот тюремных ворот.
Эберхард почувствовал укол страха, когда задал себе вопрос о том, что находится на земле врага. Ужасала его тишина, которую нарушал режущий тонкий писк.
Он зажег фонарик и осмотрел бетонные стены убежища, в котором они находились. Кроме двери, был в этом помещении обычный люк.
Франц по знаку Эберхарда покачал заржавевшим воротом, откинул толстую стальную крышку люка, и через некоторое время они почувствовали дуновение воздуха, которое несло с собой запах затхлости, крысиных экскрементов и зловоние разлагающегося человеческого тела, напоминающее вонь примороженной моркови в сочетании с сероводородным запахом гнилостных газов.
Эберхард вышел на вражескую территорию, прорезал светлой полосой тьму подвала и увидел надутый газами живот лежащего на спине немецкого солдата.
Изощренный глаз давнего полицейского немедленно разглядел кровь, облепившую дыру в голове, куски металла, застрявшие в груди и в бедрах, сломанные ногти и изрытую штукатурку стены.
Опоздал, вероятно, во время отступления, прошептал Эберхард брату, сглотнув слюну. Его люди уже закрыли люк, а он царапал стену до тех пор, пока его не достала русская граната.
Франц не слушал, занятый очищением своего проспиртованного организма от остатков водки. Когда выдал уже последний кашель, отхаркался и посмотрел на брата покрасневшими глазами.
Scheisse, что тут произошло?
Так выглядит фронт, не видел никогда трупа? спросил Эберхард и осветил надпись кириллицей на стене. Под надписью была стрелка, указывающая на небольшое возвышение в земляном подвале.