Римма пристально вглядывалась в Лиду, ей надо знать, поняла ли та намек и как к нему отнеслась и стоит ли дальше обрабатывать понравившуюся ей молодую маму.
Нет, домой под каблук сухой вобле! Ни за что не поеду. Буду погибать, а не покорюсь ей.
Откуда ж такая ненависть к мачехе, детка ты моя? еще более потеплела Римма, утверждаясь в верности своего выбора.
Она мне за всю жизнь столько теплых слов не сказала, сколько вы за минуту наговорили.
У нее характер, у тебя характер вот и нет согласия. Кому-то в чем-то уступать надо. Кто-то голова, а кто-то шапка, вот тогда мир.
Я уступала, не перечила. Она того круче заворачивала. Все соки выжала, всю душу изгадила.
Я б тебя, милая, к себе взяла. Да у самой детей когала. Четверо, квартира мала.
Спасибо, тетя Римма, за вашу заботу. Буду одна пробиваться в жизни. Специальность у меня теперь есть. Выйду из декретного, пристрою малыша в няньки и на стройку, говорила нерешительно Лида. На Север потом завербуюсь. Там, говорят, мужиков полно, а баб не хватает. Окручу молодца ахнете. Чем я плоха?
Все при тебе есть: ум и тело загляденье, согласилась медсестра с грустной миной на лице. Только не каждый полюбит чужое дите. А побывал бы в шкуре братца моего, по-другому смотрел бы, вернула Римма разговор в прежнее русло. Тебе бы их достаток! Ребеночек бы как сыр в масле катался.
Слова медсестры то и дело бросали Лиду в жар отчаянной безысходности, то возвращало в холод наметившегося плана, и она торопилась покинуть палату, боясь душевного срыва от проницательного взгляда Риммы.
В общежитии Лиду встретили радушно и шумно.
Показывай своего богатыря, говорила Вероника, беря у Лиды из рук запеленованного младенца.
Это от нашей бригады тебе детский набор, сказала Зоя, отвечающая от профсоюза за быт своих товарок. Располагайся пока на своей кровати. Думаю, на днях тебе дадут отдельную комнату.
Будешь в отдельных хоромах, как кум короля, трещала Вероника. Молоко-то у тебя есть?
Есть, но не очень, соврала Лида, бесконечно думая о своем плане.
Ничего, сейчас есть хорошее детское питание. Сходи в дом малютки и тебе будут выдавать бесплатно.
Спасибо девчата за заботу, только я отвезу малыша в Ачинск к отцу и сюда, пожалуй, не вернусь. Пока лежала в больнице, меня тут обворовали. Забрали несчастные тряпки.
Лидка, куда же ты срываешься? уговаривала Вероника. Здесь хоть кто-то есть знакомый. Работа, угол. Пристраивай ребенка, да засучивай рукава. Работы на стройке море.
Лида задумалась. Если она благополучно сплавит с рук обузу, пожалуй, до лета стоит поработать на стройке, сдать экзамены за десятилетку. Девчата зарабатывают сравнительно неплохо, одеваются, кормятся, выпивают. Она выпивать не станет, подкопит денег и в Москву с рекомендацией театра. Вот только бы удался ее план.
С билетом на руках, Лида вскочила в автобус перед самой отправкой, уселась на первое свободное сидение и осмотрелась: нет ли знакомых?
Выглядела она далеко не привлекательно, одетая под цыганку, покрытая цветастым платком с кистями. На плечах темный, не по размеру, плащ-реглан из-под которого выглядывала невообразимых размеров юбка. Все это она одолжила у женщин в общежитии, а в таком платье была мало узнаваемая красавица Лидия Савинова, какой ее знали в Ачинске. Покормив грудью младенца, она отвернулась к окну, печально смотря на моросящий мелкий дождь, который впрочем, ничуть не раздражал ее, а погода была под стать ее настроению. Гораздо хуже было бы для нее, если бы полыхало солнце, а люди бы восхищались чудесным днем. Для нее приятнее слышать раздраженные реплики, под стать ее душевному состоянию:
Ну, заладил на неделю. Вымочил до нитки, пока добежал до автобуса.
Развезло грязюку по самые уши, сапожонки насквозь промочил, мрачно поддержал разговор кто-то. С поясницей теперь замаешься.
Это хорошо, что не ей одной плохо. Лида была бы рада, если бы вдруг разразилась всеобщая беда, например, наводнение, и общество бы с ней разделяло ее несчастье и неустроенность. Но такого события не происходило, наоборот, по радио передавали громкие репортажи о победах гидростроителей, ударном завершении жатвы на полях необъятной страны, которая засыпала в закрома многие миллиарды пудов хлеба и обеспечила народ сытной жизнью. Где-то в далекой Прибалтике получают рекордные надои молока, и дояркам на грудь вешают золотые медали героев. От таких сообщений Лиде хотелось плакать. Из всеобщего счастья только она одна тянет колючую лямку невзгод и хлебает горькие последствия сладостных мгновений, промелькнувших метеоритами, оставив глубокий рваный след в ее душе, кровоточащий, заливая ее сердце ядом, оставляя его без жалости к своему кровному. Но хуже ли будет ему в ее планах? Малыш не понимает и не поймет никогда, но она-то знает, что хуже не будет от этого предательства ни ей, ни ему. Она не одна предает младенца. Есть еще предатель-отец, которому уж точно, нисколько не хуже от полной свободы.
Лида успокаивала себя тем, что подсказанные тетей Риммой и избранные ею люди, знакомые. Она знала их доброту и обеспеченность, стремление обрести ребенка и воспитать его своим сыном или дочерью. Она убеждена в их способностях, и уверена, что лучше ее справятся с обязанностями родителей и воспитателей. Точка поставлена навсегда.
Сейчас главное незаметно все выполнить. Автобус придет в Ачинск вечером. Это хорошо. Ее трудно узнать одетой под цыганку. Недаром же у нее талант актрисы, роль, как ей кажется, она играет блестяще, даже судя по тому, что к ней на сидение никто не подсел, опасаясь козней цыганки. Она разложила в беспорядке свои вещи, сумочку, небольшой саквояж, бутылочку с соской, пачку детского питания, которое на всякий случай купили девчата накануне.
Вчера ее осенило: приготовив тетрадный лист, фиолетовую копирку, ручку, она ночью сочинила и написала записку под копирку, разрезала ее фигурной линией, одну оставила у себя, вторую уложила с младенцем. Записка сослужит ей службу на тот случай, если вдруг кто-то станет обвинять ее в уничтожении ребенка. Но это на крайний случай. Во-вторых, возможно, она когда-нибудь окрепнет и задумает вернуть ребенка. Вот что у нее получилось: «Если вы добрые люди, воспитайте мою крошку. Мальчика зовут Саша, родился пятого октября 1974 года. Копия записки находится у матери мальчика, на случай определения ее материнства, и что мальчик жив. Простите меня».
Лида подумала и написала на отдельном листе: «Я хочу навсегда уехать из этих краев, но у меня нет денег на билет. Если вы решите дать мне немного денег, то в течение часа я буду ждать недалеко от дома. Конверт положите под лавочку беседки, что стоит в вашем дворе. Заранее Вам благодарна».
Кажется все предусмотрено. В бутылочку она сцедит молоко. На два кормления хватит, а утром люди сообразят что делать.
Лида знала этот дом хорошо. В ней живет одна ее соклассница, не подруга, но отношения они поддерживали. От нее-то знала о бездетной чете, мечтающей о ребенке, так прекрасно охарактеризованных медсестрой Риммой. Лучшего и желать нельзя.
Лида дождалась полночи и решительно двинулась к дому, где совершит гадкое дело, но счастливое для добрых людей. Главное это. Потому она относительно спокойна. Только бы не столкнуться с бывшей соклассницей. Кругом все тихо и мирно ни души. Дом погрузился в сон, только кое-где светятся один-два окна.
На третий этаж Лида взлетела бесшумной, стремительной кошкой. Остановилась на секунду, чтобы перевести свой угнетенный дух. Все же она не падшая стерва, по-пьяному делу нагулявшая малютку, а несчастная девушка, не сумевшая справиться со своей любовью. На площадке горела ночная лампочка, хорошо. Главное, чтобы люди открыли двери. Лида продумала все до мелочей. Поставив перед дверью пузырек с молоком, пачку детского питания, она нажала на кнопку звонка, прислушалась, он звенел колокольчиком. Лида аккуратно опустила сверток с младенцем, он крепко спал, намеренно откинула с его лица уголок одеяльца, чтобы оно сразу же бросилось в глаза человеку, отворившему дверь. Затем настойчиво позвонила вновь, и когда услышала за дверью едва слышные шаги, громко сказала: