Росточком ты не вышла, недавно сказал ей дядя с блестящей машиной, когда она отказалась рано ложиться спать, зато упрямства на двоих хватит.
«А что, нельзя?»чуть не огрызнулась Карла.
Всегда будь вежлива с Ларри, твердила мать. Без него мы бы здесь пропали.
Пожалуйста, давай останемся дома! Ну, пожалуйста! заныла Карла.
Но мама ничего не желала слушать.
Мне надо работать.
Ну почему? Ларри поймет, если ты не пойдешь с ним обедать!
Обычно Карла не произносила имени гостя, предпочитая называть его дядей с блестящей машиной. Это означало, что он не член их семьи.
Мама резко повернулась, едва не налетев на столб. Мгновение она казалась почти взбешенной.
Потому что, малышка, у меня еще осталась гордость. Ее глаза сверкнули. И потом, я люблю свою работу.
Мамина работа была очень важной: она делала из обыкновенных теть красавиц. Мама работала в большом магазине, где продавали помаду, тушь для ресниц и специальные кремы, от которых кожа становится «прелестно смуглой», «томно бледной» или чем-то средним, смотря как нанести. Иногда мама приносила образцы домой и подкрашивала личико Карлы, так что девочка выглядела гораздо старше своего возраста. Это делалось ради красоты, чтобы однажды и Карла нашла себе дядю с блестящей машиной, который закружит ее в танце посреди гостиной.
Ларри мама нашла именно так. В тот день она работала за кассой в отделе парфюмерии, потому что кто-то заболел. Заболелэто хорошо, сказала мама, потому что тогда магазину требуется замена. Ларри пришел купить духи своей жене. Она тоже заболела. Мама оказывает его жене услугу, делая Ларри счастливым. Он и к Карле хорошо относится, вот леденцы ей приносит.
Но сейчас, когда они шли к автобусной остановке, где уже стояла соседка с золотистыми волосами (которая, по словам мамы, ела слишком много пирожных), Карле хотелось большего.
А можно попросить у Ларри пенал-гусеницу?
Нет, мать сделала решительный жест изящной рукой с алыми ногтями, нельзя.
Это несправедливо! Карла уже почти ощущала мягкости меха, мысленно поглаживая пенал. Она почти слышала, как гусеница говорит: «Я должна принадлежать тебе, Карла. Тогда все нас полюбят. Не бойся, ты что-нибудь придумаешь».
Глава 3. Лили
До тюрьмы предстояло добираться автобусом от конечной станции линии Дистрикт. Ее нежно-зеленый цвет на карте метро успокаивалэто не красная центральная линия, ломаная и кричащая об опасности. Станция Баркинг. Я напряженно рассматриваю платформу через стекло с полосками дождя, ища знакомые лица.
Но никого из них нет, только группы заспанных жителей пригородов, похожих на сморщенных ворон в плащах, и женщина, присматривающая за мальчиком в красивой красно-серой форме.
Когда-то и у меня была нормальная жизнь в Баркинге. Я до сих пор помню дом 50-х годов постройки, с каменной штукатуркой и бледно-желтыми оконными рамами, отличавшимися от традиционных кремовых у соседей. Помню, как я, держа маму за руку, сосредоточенно семенила в библиотеку по оживленной улице. Отчетливо помню, как папа сказал: скоро у меня появится братик или сестричка. Наконец-то я буду как все в нашем класседети из веселых, шумных, суетливых семей, совсем не похожих на нашу тихую семейку из трех человек!
По странной ассоциации мне вспомнились утренняя капризуля из нашего дома и ее мамаша с красиво очерченными яркими губами, гривой черных волос и отличными белыми зубами. Между собой они говорили по-итальянски, и я подавила искушение похвастаться, что только что вернулась из Италии после медового месяца.
Я часто думаю, как живут другие люди. Интересно, кем работает эта красавица? Моделью? Но сегодня мои мысли против воли возвращались ко мне самой, к моей жизни. Как бы я жила, стань я социальным работником, а не юристом? Что, если бы вскоре после переезда в Лондон я не пошла на вечеринку вместе с новой соседкой по квартиреведь обычно я отказывалась? Не пролила бы вино на кремовый ковер? И если бы тот добрый рыжий молодой человек («Здравствуйте, меня зовут Эд») в темно-синем галстуке и с интонацией, свидетельствовавшей о прекрасном образовании, не помог мне оттереть пятно, уверяя, что ковер в любом случае был слишком скучный и такой «акцент» его только оживил? Что, если бы я не напилась (чтобы расслабиться) и не рассказала Эду о смерти моего брата, когда он спросил меня о семье? Что, если бы этот оригинал, который рассмешил меня и оказался хорошим слушателем, не сделал мне предложение буквально на втором свидании? Что, если бы его эстетский, привилегированный мир, разительно отличавшийся от моего, не показался мне спасением от ужасов прошлого?
Ты говоришь мне правду о Дэниэле? Голос матери врезался в плотные ряды голосов ворон и на невидимом буксире вытащил меня из Лондона в Девон, куда мы переехали через два года после появления Дэниэла.
Я плотнее запахнулась в свое взрослое пальто и будто бы выбросила мамин требовательный голос из окна на рельсы. Я не обязана больше это слушать. Я взрослая. Я замужем. У меня серьезная работа с определенными обязанностями, которой я сейчас и займусь, вместо того чтобы ворошить прошлое.
Нужно предугадывать ход мысли обвинения, учил меня один из старших партнеров фирмы, и быть на шаг впереди.
Поерзав на сиденье в попытке отвоевать немного места между двумя парами мощных коленей в серых брюках, я открыла свой раздутый портфель (непростая задача в переполненном вагоне). Заслоняя от соседей резюме уголовного дела (нам нельзя читать секретные документы в присутствии посторонних), я пробежала глазами по тексту, чтобы освежить в памяти детали.
КОНФИДЕНЦИАЛЬНО
PRO BONO
Джо Томас, 30 лет, страховой агент. Осужден в 1998 году за убийство Сары Эванс, 26 лет, продавщицы модного магазина и сожительницы обвиняемого, совершенное посредством сталкивания жертвы в ванну с кипятком. Смерть наступила в результате сердечной недостаточности и сильных ожогов. Соседи показали под присягой, что слышали звуки скандала. Синяки на теле жертвы соответствуют следам от насильственного удержания в воде.
При упоминании о ванне меня передернуло. Убийство должно совершаться чем-то опасным, вроде острого лезвия, камня или яда, как у Борджиа, а ванне полагается быть успокаивающей, безмятежной, как нежно-зеленая линия метро. Как медовый месяц.
Вагон раскачивался, и меня бросало к коленям то справа, то слева. В какой-то момент я выпустила бумаги из рук, и они рассыпались по мокрому полу. Я в ужасе сгребла их в охапку, но слишком поздно: владелец брюк справа от меня подал мне записку по делу, впившись глазами в печатные строчки.
Мое первое убойное дело, хотелось мне объяснить, чтобы побороть настороженность в его взгляде. Но вместо этого я густо покраснела и запихала бумаги в портфель, сознавая, что, окажись здесь мой шеф, он бы тут же меня уволил.
Поезд прибыл слишком быстро, как мне показалось. Надо выходить. Надо спасать человека, который мне уже заочно отвратителен (ванна с кипятком!). Но все, о чем я мечтаю, это снова оказаться в Италии и заново прожить наш медовый месяц. На этот раз как следует.
Всякий раз при слове «тюрьма» я представляла себе что-то вроде Кольдица, но здание, к которому мы подъехали, походило скорее на развалюху свекра и свекрови в Глостершире. Я ездила к ним всего один раз, но и этого оказалось достаточно: атмосфера была леденящей, и я говорю не об отсутствии центрального отопления.
А мы точно приехали куда надо? спросила я.
Таксист кивнул. Я чувствовала, что он улыбается, хоть и не могла видеть его лицо.
Все удивляются. Раньше это был частный дом, пока не перешел на баланс пенитенциарной службы ее величества. Голос таксиста стал суровее:Сейчас здесь свора кровавых психов, и не только среди заключенных.
Я с интересом подалась вперед. Беспокойство о том, возместят ли мне расходы на такси (как оказалось, автобус до тюрьмы не идет), отошло на второй план от такой интригующей информации. Я знала, что в Брейквильской тюрьме ее величества содержатся немало психопатов, потому что это специализированное учреждение, но послушать знающего человека не помешает.