И стоило мне это сделать — тут же произошли два совершенно неожиданных события: где-то, совсем близко от лагеря, раздался мрачный вой собак; и в темноте палатки что-то шевельнулось!
Подавив готовый вырваться из горла крик, я вытянул руки, наклонился вперед, и… стройное, нежное тело оказалось в моих объятиях!
Я не мог поверить тому, что это действительно свершилось, пока она не вскрикнула:
— Шан! Шан, мне больно!
— Райма! — воскликнул я, чувствуя, что сердце мое готово выскочить из груди.
Больше я не говорил ничего. Наклонившись, я прильнул к ее устам в отчаянном страхе, что больше такой возможности мне может не представиться.
Благодарение Богу, сомнения оказались напрасны. Ее руки обвились вокруг моей шеи. Прижавшись друг к другу, мы молча слушали, как затихает вдали жуткий вой.
— Шан! — прошептала она. — Шан, дорогой, я боюсь!
Воспользовавшись дарованным мне правом, я попытался горячими поцелуями утешить ее.
— Когда ты вернулась, дорогая? — спросил я чуть позже, когда мы наконец спустились на грешную землю.
— Вместе с Али. Он мне все рассказал… об этом. Конечно же, я должна была приехать.
Райма положила мне на грудь свою восхитительно растрепанную головку.
— Я не хочу, чтобы ты меня ругал, — пролепетала она. — Хотя, конечно же, я виновата. Нет, пожалуйста, Шан. Я в самом деле имела в виду только то, что сказала. Действительно, думала, что мешаю.
— Мешаешь? Но кому?
— Если ты будешь со мной разговаривать в таком тоне, я не стану отвечать. К тому же сейчас и не время. Я должна была сегодня вернуться, даже если бы пришлось ехать одной. Мне надо рассказать тебе что-то совершенно необычное…
— А я вам говорю, это были вовсе не собаки, — внезапно услышали мы голос Форестера совсем рядом с палаткой.
— Это и в самом деле был кто-то другой, — прошептала Райма. — Однако тебе пора идти, Шан. Не бойся, я уже в порядке. Кто там, в большой хижине?
— Доктор Петри и суперинтендант Веймаут.
— Они ведь были старыми друзьями… верно?
— Да, дорогая. Не отчаивайся. Я понимаю, это звучит абсурдно, но у них есть теория, что шеф… — я запнулся.
— Пожалуйста, скажи мне.
— В это трудно поверить, Райма. Сам я, во всяком случае, не верю. Но они считают, что он, возможно, жив!
Она внезапно крепко прижалась ко мне.
— Я тоже так думаю, — услышал я ее прерывающийся шепот.
— Вы же знаете, Гревилль, я никогда не одобрял эту экспедицию, — сказал Форестер. — «Гробница Лафлера» — место нехорошее.
Мы возвращались к хижине.
— Что вы имеете в виду?
— Ну, уж это вы знаете не хуже меня. Со времен Лафлера к ней никто не притрагивался. Правда, старик Зейтланд собирался тут покопаться.
— Он недавно умер в Лондоне.
— Знаю. А что касается француза…
— Вы имеете в виду Лафлера?
— Кого же еще? Он ведь, помнится, умер году в 1908-м или 1909-м, верно? — Форестер остановился перед дверью хижины. — Но я не помню… кажется, поговаривали, будто он исчез…
Я напряг память. В свое время мне доводилось что-то слышать об этой истории, но дело было давно, и я уже почти ничего не помнил.
— Да, — наконец медленно проговорил я, — помнится, была там какая-то странная история. Но стоит ли об этом вспоминать, Форестер? Странного у нас теперь и тут хватает. Признаться, со мной никогда раньше не случалось ничего подобного.
— Со мной тоже, откровенно говоря. Вплоть до этого поразительного открытия сегодня вечером. Как вы думаете, кому могло понадобиться его похищать? А в свете того, что случилось, история выглядит еще более таинственной.
— Надо рассказать Веймауту.
Мы вошли в хижину. Суперинтендант все еще сидел там, где я его оставил, по-прежнему задумчиво сдвинув брови. Доктор Петри неторопливо вышагивал взад-вперед. Едва мы показались в дверях, Веймаут поднял на Форестера свои детские голубые глаза.
— Ну как, поймали собаку?
— Нет, — ответил Форестер, пристально глядя на него. — А вы уверены, что это была собака?
— Уверен, что нет, — покачал головой Веймаут.