Кадзуо Исигуро - Ноктюрны. Пять историй о музыке и сумерках

Издательства: Эксмо, Домино, 2010 г.

Твердый переплет, 272 стр.

ISBN 978-5-699-42030-8

Аннотация:

От урожденного японца, выпускника литературного семинара Малькольма Брэдбери, лауреата Букеровской премии за "Остаток дня", - первый в его блистательном послужном списке сборник рассказов. Эти пять поразительных историй о волшебной силе музыки и сгущающихся сумерках объединены не только тематически и метафорически, но и общими персонажами, складываясь в изысканное масштабное полотно. Здесь неудачливый саксофонист ложится на пластическую операцию в расчете, что это сдвинет с мертвой точки его карьеру, звезда эстрады поет в Венеции серенады собственной жене, с которой прожил не один десяток лет, а молодой виолончелист находит себе в высшей степени оригинальную наставницу

Впервые на русском.

Звезда эстрады

В то утро - весна в Венеции только-только начиналась - я разглядел среди сидевших туристов Тони Гарднера. Мы целиком отработали первую неделю на площади: это было, сознаться, настоящим облегчением после того, как долгими часами приходилось играть в душной глубине кафе, загораживая дорогу посетителям, если те направлялись к лестнице. В то утро дул свежий ветерок, тент вокруг нас то и дело хлопал, но все мы чувствовали себя на взводе, так что, думаю, это сказалось и на нашей музыке.

Говорю так, будто я и впрямь постоянно играю в каком-то оркестре, А на самом деле я из тех «цыган» (так нас называют музыканты), которые кочуют по площади, пособляя, если нужно, то одному, то другому ансамблю в трех местных кафе. Чаще всего играю здесь, в кафе «Лавена», а бывает, в хлопотливый денек, пристроюсь к парням в «Кваддри», перейду на подмогу во «Флориан» - и через площадь вернусь обратно в «Лавену». Я в ладах со всеми, где только ни приткнусь, - с официантами тоже, и в любом другом городе уж точно бы закрепился на одном месте. Но тут, в городе, помешанном на прошлом и на традициях, все шиворот-навыворот. Гитаристы вообще-то желанны повсюду. Но здесь? Что, гитара?! Владельцы кафе сразу настораживаются. Нет, гитара - это больно уж современно, туристам она не по нраву. Осенью я обзавелся старинной джазовой гитарой с овальным резонаторным отверстием, на какой мог бы играть Джанго Рейнхардт^[1], и с ней за рок-музыканта меня мало кто примет. Стало чуточку полегче, но хозяевам кафе все равно не угодить. Дело в том, что если ты гитарист - будь хоть самим Джо Пассом^[2], а на этой площади прописаться тебе не дадут.

Тут еще вмешивается такая малость: я не итальянец - и уж тем более не венецианец. Та же история и с верзилой чехом, который играет на альтовом саксофоне. Нас хорошо принимают, музыканты всегда в нас нуждаются, но вот официально мы вроде как не в списке. Играйте и молчите себе в тряпочку - иного от владельцев кафе и не услышишь. Тогда, мол, туристам не разобрать, что вы не итальянцы. Оденьтесь поприличней, наденьте темные очки, волосы зачешите назад - никто разницы и не увидит, только рот не раскрывайте.

Но мне, в общем, жаловаться не на что. Все три оркестра на площади, особенно когда им приходится, соперничая между собой, играть под тентами одновременно, не могут обойтись без гитары - без мягких, приглушенных, но явственных аккордов, размеренно повторяемых на фоне всего звучания. Вы, наверное, думаете, что если три оркестра заиграют враз на одной и той же площади, то останется только уши заткнуть. Нет, на площади Святого Марка пространства вдоволь. Прогуливаясь по ней, турист слышит, как позади него замирает одна мелодия, а впереди постепенно нарастает другая, будто он настраивает радиоприемник. Вот что туристам не надоедает, так это классика - всякие там инструментальные переложения популярных мотивов. Ну да, это же площадь Святого Марка: наимодные попсовые шлягеры им ни к чему. Им все время хочется чего-то знакомого: или допотопного номера Джули Эндрюс^[3], или темы из нашумевшего фильма. Помню, как прошлым летом, переходя из оркестра в оркестр, я за один день сыграл музыку из «Крестного отца» целых девять раз.

Так или иначе, а тем самым весенним утром, когда мы играли перед довольно людным сборищем, я и увидел Тони Гарднера, который сидел за чашкой кофе один, прямо перед нами - метрах в шести от нашего тента. Знаменитости на площади для нас не в новинку, переполоха они у нас не вызывают. Разве что по окончании пьесы перекинемся между собой вполголоса словечком-другим. Гляньте, да это же Уоррен Битти^[4]. Смотрите-ка, да это Киссинджер^[5]. А вон та женщина - та самая, что снималась в картине, где люди меняются лицами. Мы к мировым светилам привыкли. Как-никак ведь это же площадь Святого Марка. Но на этот раз, едва я понял, что перед носом у меня сидит Тони Гарднер, все вышло иначе. Я прямо-таки не на шутку разволновался.

Тони Гарднер был любимцем моей матери. Раньше, у меня на родине, еще при коммунистах, доставать его пластинки было непросто, но мать собрала из них приличную коллекцию. Мальчиком я однажды поцарапал одну из этих драгоценностей. Квартира у нас была тесная, а в таком возрасте на месте не усидишь, особенно морозной порой, когда на улицу не выйти. Я взялся перепрыгивать с нашего диванчика в кресло и обратно, но промахнулся и задел проигрыватель. Иголка со скрежетом перепахала пластинку (до компакт-дисков было еще далеко), мать выскочила из кухни и накинулась на меня с руганью. Мне стало ужас как не по себе - и не оттого, что мать раскричалась, а скорее потому, что это была одна из пластинок Тони Гарднера, а я знал, как много она для нее значила. И понимал, что теперь на его негромкий голос, напевавший американские песни, наложатся потрескивания и щелчки. Годы спустя, когда я работал в Варшаве и освоился с черным рынком, где торговали пластинками, я заменил матери все ее заигранные вдрызг альбомы Тони Гарднера, включая и тот, мной поцарапанный. Потратил я на это три года с лишком, но упорно доставал пластинки одну за другой и всякий раз, когда отправлялся навестить мать, привозил ей новую.

Теперь вам понятно, почему я так разволновался, когда узнал, что это Тони Гарднер собственной персоной, всего лишь в шести от меня метрах. Поначалу я глазам не мог поверить - и чуть не запоздал на целый такт с переменой аккорда. Тони Гарднер! Узнай об этом моя дорогая матушка, что бы она сказала! Ради нее, ради ее памяти, я должен был подойти к нему и выдавить из себя хотя бы два слова - и что за дело, если партнеры начнут потешаться и сравнивать меня с посыльным из гостиницы.

Но я, конечно же, не ринулся к нему опрометью, расшвыривая на пути столики и сиденья. Надо было закончить нашу программу. Это превратилось, сознаться, в настоящую пытку: оставалось еще три-четыре номера, и каждую секунду я думал только о том, что Тони Гарднер вот-вот встанет и удалится. Однако он одиноко и спокойно посиживал себе на месте, смотрел в чашку и помешивал кофе, будто и вправду недоумевал, что это такое ему принесли. Выглядел он как всякий другой американский турист - в бледно-голубой рубашке с короткими рукавами и в просторных серых брюках. Его волосы, очень темные, глянцевитые на конвертах с пластинками, стали теперь почти белыми, но ничуть не поредели и были безукоризненно причесаны на прежний фасон. Когда я впервые его заметил, он держал темные очки в руке (иначе я вряд ли бы его узнал), но пока наш концерт продолжался, а я не сводил с него глаз, он надел очки, потом снял и снова надел.

Вид у него был озабоченный - и мне стало досадно из-за того, что наше исполнение ему безразлично.

Концерт окончился. Я поспешил из-под навеса, не говоря ни слова партнерам, и пробрался к столику Тони Гарднера, но меня вдруг охватила паника: я понятия не имел, с чего начать разговор. Я встал столбом у него за спиной, однако шестое чувство подсказало ему обернуться и взглянуть на меня - наверное, сработала многолетняя привычка общаться с поклонниками: тут я представился и пустился объяснять, как им восхищаюсь; сказал, что играю в ансамбле, который он только что слушал, и что моя мать была от него без ума; все это я выпалил на одном дыхании. Он выслушал меня с серьезным видом, поминутно кивая, словно был моим доктором. Я тараторил без умолку, а он только время от времени вставлял: «Правда? Неужели?» Наконец я решил, что пора от него отстать и уже двинулся было прочь, но тут Тони Гарднер произнес:

- Значит, родом вы из коммунистической страны. Туго вам, должно быть, пришлось.

- Это все в прошлом. - Я беззаботно пожал плечами. - У нас теперь в стране свобода. Демократия.

- Рад слышать. И эта команда, что сейчас для нас играет, ваша. Садитесь. Хотите кофе? - Я попытался объяснить, что вовсе не хочу навязываться, но в голосе мистера Гарднера послышалась нотка настойчивости: - Нет-нет, садитесь. Так вы говорите, вашей матушке нравились мои записи?

Пришлось сесть и рассказать кое-что еще. О матери, о нашей квартире, о черном рынке, где торговали пластинками. Названий альбомов я не помнил и потому принялся описывать картинки на конвертах, какими они запали мне в память, и всякий раз при этом Тони Гарднер поднимал вверх палец и произносил что-нибудь вроде: «Ага, это, должно быть, "Непревзойденный Тони Гарднер"». Мы оба уже вроде бы вошли во вкус этой игры, но тут взгляд мистера Гарднера скользнул в сторону, я живо повернулся и увидел женщину, которая подходила к нашему столику.

Она была из числа тех американских дам - изысканных, элегантно одетых, изящно причесанных, с тонкой фигурой, - которым не дашь их лет, пока не увидишь вблизи. Издали я мог бы принять ее за фотомодель из глянцевого журнала мод. Но когда она уселась рядом с мистером Гарднером и вздела темные очки на лоб, стало ясно, что ей все пятьдесят, если не больше. Мистер Гарднер обратился ко мне:

- Это Линди, моя жена.

Миссис Гарднер одарила меня улыбкой, явно натянутой, затем спросила мужа:

- И кто это? Ты завел себе приятеля?

- Да, лапочка. Я с удовольствием скоротал время за разговором с Простите, дружище, не знаю вашего имени.

- Ян, - быстро ответил я. - Но друзья зовут меня Янеком.

Линди Гарднер спросила:

- То есть ваше уменьшительное имя длиннее полного? Такое бывает?

- Лапочка, давай без грубостей.

- Разве это грубость?

- Милая, не стоит издеваться над чужим именем. Будь умницей.

Линди Гарднер взглянула на меня с обескураженным видом:

- Вам понятно, о чем он толкует? Я что, вас оскорбила?

- Нет-нет, миссис Гарднер, - возразил я, - нисколько.

- Он вечно внушает мне, будто я грубо обращаюсь с публикой. Но я вовсе не грубиянка. Я что, вам сейчас нагрубила? - И к мистеру Гарднеру: - С публикой, дорогуша, я разговариваю непринужденно. Такой уж у меня обычай. В жизни никому не грубила.

- Хорошо, лапочка, хорошо, - согласился мистер Гарднер, - давай не будем делать из мухи слона. Так или иначе, этот человек вовсе не из публики.

- Ах, вот как? И кто же он? Твой давно потерянный племянник?

- Полегче, лапочка. Этот человек - наш коллега, музыкант, профессионал. Он только что помогал нам приятно провести досуг. - Мистер Гарднер указал на наш тент.

- Прекрасно! - Линди Гарднер вновь повернулась ко мне. - Вы только что там играли? Ну да, это прелесть что такое. На аккордеоне, не так ли? Одно слово - прелесть!

- Большое вам спасибо. Я, собственно, гитарист.

- Гитарист? Да вы шутите! Я всего лишь минуту назад за вами наблюдала. Вы сидели вон там, справа, рядом с контрабасистом, и расчудесно наигрывали на аккордеоне.

- Прошу прощения, но на аккордеоне играет Карло. Такой лысый толстяк

- Вы уверены? Вы надо мной не подтруниваете?

- Лапочка, я уже тебе сказал. Незачем человеку грубить.

Мистер Гарднер не выкрикнул эти слова, но голос у него внезапно напрягся, и фраза прозвучала жестко, после чего наступила странная пауза. Ее прервал сам мистер Гарднер, кротко заметив:

- Лапочка, извини. Я вовсе не хотел тебе перечить.

Он протянул руку и, ухватив ладонь миссис Гарднер, стиснул ее в своей. Я почему-то ожидал, что рука отдернется, но вместо того миссис Гарднер придвинулась со стулом поближе к мужу и положила вторую ладонь на сплетенную пару. Так они просидели две-три минуты: мистер Гарднер поник головой, а миссис Гарднер поверх его плеча устремила пустой взгляд через площадь на базилику, хотя глаза ее, казалось, ничего не видели. Оба, похоже, забыли не только обо мне (я сидел напротив), но и обо всех, кто был на площади. Наконец миссис Гарднер проговорила, едва слышно:

- Все хорошо, дорогуша. Я сама виновата. Взяла и расстроила тебя ни с того ни с сего.

Они еще немного так посидели, не разнимая рук. Потом миссис Гарднер вздохнула, высвободила свои руки и посмотрела на меня. Она смотрела на меня и до того, но на этот раз ее взгляд был иным. Я вдруг ощутил ее обаяние. У нее внутри словно имелась шкала с разметкой от нуля до десяти, и применительно ко мне она в этот момент решила задержать стрелку на цифре шесть или семь, я и вправду остро это прочувствовал, и если бы она попросила меня сейчас о чем-нибудь - скажем, пересечь площадь и купить ей цветы, - я сделал бы это с радостью.

- Янек, - повторила она. - Это ваше имя, верно? Простите меня, Янек. Тони прав. Я не должна была разговаривать с вами в таком тоне.

- Миссис Гарднер, ну что вы, не беспокойтесь, пожалуйста

- И я помешала вашей беседе. Держу пари, беседовали вы о музыке. Знаете что? Я сейчас уйду, а вы еще побеседуйте.

- Лапочка, для чего же тебе уходить? - вмешался мистер Гарднер.

- Да нет, есть для чего, дорогуша. Смерть как хочется заглянуть в магазин «Прада». Я и подошла-то сюда сказать тебе, что задержусь дольше, чем собиралась.

- Хорошо, лапочка. - Тони Гарднер впервые выпрямился и глубоко вздохнул. - Побудь там столько, сколько захочется, - пока не надоест.

- Уж я отведу себе там душу. А вы, музыканты, всласть наговоритесь. - Миссис Гарднер встала и тронула меня за плечо. - Всего вам наилучшего, Янек.

Мы проводили ее взглядом, а потом мистер Гарднер стал расспрашивать меня о жизни музыкантов в Венеции - и поподробнее об оркестре в кафе «Кваддри», который как раз в эту минуту начал выступление. В мои ответы он как будто не очень вслушивался, и я уже готов был с извинениями попрощаться, как вдруг он произнес:

- Дружище, у меня к вам предложение. Давайте-ка я изложу свой план, а вы скажете «нет», если он придется вам не по вкусу. - Он подался вперед и понизил голос: - Знаете что? Впервые мы с Линди оказались здесь, в Венеции, в наш медовый месяц. Двадцать семь лет тому назад. И, несмотря на все счастливые воспоминания, какие у нас связаны с этим городом, мы ни разу сюда не возвращались - во всяком случае, вместе. И вот, задумав эту поездку - поездку особую, - мы договорились, что непременно проведем несколько дней в Венеции.