Андрей БитовЖизнь в ветреную погоду
АПТЕКАРСКИЙ ОСТРОВ
АВТОБУС
Хорошо бы начать книгу, которую надо писать всю жизнь То есть не надо, а можно писать всю жизнь: пиши себе и пиши. Ты кончишься, и она кончится. И чтобы все это былоправда. Чтобы всеискренне.
Вот пишу и не знаю Ведь чтобы писать искренне, надо знать, как это делать. Иначе никто тебе и не поверит, что у тебя искренне. Сделать надо.
Вот это-то и ужасно: все-толитература
А я такой-то человек. У меня есть люди, которых я люблю, люди, с которыми я знаком, люди, которых я не знаю. Все эти люди как-то меня знают, что-то обо мне иногда думают, когда есть к тому повод. А я совершенно не представляю, что они обо мне думают. Но мне кажется, они не допускают, что я какой-нибудь другой, чем они. Что я могу чего-то больше или хотя бы иначе, чем они. Я даже могу допустить: иначе быть не может. Ведь я же не представляю себе Иванова отличным от остальных
То-то и оно. Все людицентры. Два с половиной миллиарда центров
Иногда я попадаю не в фазу. Периодически. Довольно часто. Не в фазузначит, как-то все у меня не как у всех, все со мной подло, все из рук валится, надо одноа хочется другого.
Ничего не получается.
Вот, например, с автобусами. Вдруг получается так, что они только что отошли А мне как раз надо бежать. Например, я сажусь на остановке, где ходят 49-й и «десятка». 49-й ходит очень редко, а «десятка» очень часто. Так вот, когда мне нужен 49-й, он подходит мало того что редко, а еще втрое реже А когда мне нужна «десятка», подходят два 49-х. А «десятка» Я всегда думаю: может, она с моста свалилась?.. Такое дело. Я всегда, когда езжу через мост в автобусе, думаю, что я буду делать, если сейчас мы полетим в воду? Положим, мы не убьемся Наверняка не убьемся. А вот как быстро просочится в автобус вода?.. Думаю, напрягая мышцы, как я выбиваю стекло. И выныриваю. Пока все там гибнут в автобусе. Безусловно ведь, шофер не успеет открыть двери Но вот я вынырну. И не вынырну, а только буду выныривать А у меня в руках портфель, и на мне осеннее пальто. Это все набухает. Допустим, я умудрюсь сбросить. Я доплываю до «быка», и взбираюсь, и сижу на нем, на остром ноже-ледорезе И жалко пальто, которое сбросил, а оно совсем новое. И ботинок.
Так я думаю чаще всего, когда мне куда-нибудь очень, позарез надо, куда я еду. Что-то надо, ужасно надо сделать. Последний срок, последняя возможность. А мне удивительно неохота. Как раз сегодня было бы так прекрасно никуда не пойти, а остаться дома и спать. Или пойти в кино на утренний сеанс. Или выпить в автомате. А потом познакомиться с кем-нибудь. И пойти куда-нибудь на Острова
И вообще, зачем это?.. Кто мне объяснит, что это так уж обязательно надото, что делаешь? И почему бы не свернуть в сторону, йе свалиться в реку в автобусе?.. И тогда бы тебя доставили домой, и ты бы с полным основанием забыл про все дела и ничего бы не делал из того, что обязательно, просто совершенно обязательно надо было сделать А им бы потом объяснил, в чем дело. Комуим?.. Сам не знаю. Вот свалился в реку, и так прекрасно: и ты, и обществополное согласие. И никто от тебя ничего не требует. Все прекрасно между тобой и обществом. Тебе сочувствуют А раз такой пустяксвалиться в рекувыход, и ты будешь прав, и все тебя оправдают, что не сделал того-то и того-то, что было так, позарез, надо Если так на кой хрен тебе вообще куда-то надо ехать? Кто это выдумал, что так надо?..
Написать бы книгубез композиции, без языка, без всех этих фокусов Ведь есть же что-то самое важное. Главное, так сказать. Все остальноетак, смазка, чтобы легче проходило. Как бы обойтись без этого, оставив самую суть?.. И самое смешноедопустим, это начало такой книги, то, что я пишу; что вот я собрался и начал, самое смешное, что будешь писать, напишешьи окажется и композиция, и язык (развязка, завязка, метафора) вся литература налицо. Если книга. получится, конечно
Деться тут некуда.
Последнее время я все думаю: написать бы всю правду. Не всю-правду: для этого нужно искажать, хитрить, авсё-правду. Думаю уже месяц. Как раз мне надо очень делать кучу вещей. Позарез надо. Дальше некуда. Просто свет клином сошелся. Не сделаю, не выполню, не напрягусьвсе рухнет. Все пропало.
А что пропало? Что рухнет? Что, собственно, рухнет?!
Ерунда. какая-то. Все-то понятно. Просто, мне трудно. А хотелось бы, чтобы не было. Чтоб ничего я не был должен
А что я, собственно, должен? Будто бы?! А если и должен, то почему какую-то подобную чепуху?..
Уже месяц я подумываю: написать бы такую книгу Вот сегодня ехал я в автобусе Кстати, почему это я все придумываю в автобусе? Не додумались еще, чтобы в одну секунду перелетать от дела к делу. Ехать надо. Иногда полчаса, иногда больше, когда меньше. Совершенно законная свобода. Едешь, куда-то. Ехал бы и ехал. Только бы не вылезать. Особенно если рано утром. И еще дремлет в тебе сон. А за окном мороз, и окно замерзло. И если ты еще занял место у окна, и как раз под сиденьемпечка А люди входят и выходят. И ты смотришь в лица. И девушки Они тоже смотрят па тебя. И тоже выйдут. И ты едешь себе, едешь
Вот я ехал и думал о такой книге. И думал, что обязательно напишу. про парня, который сидит напротив. И смотрит на всех умным взглядом и чему-то такому, умному, в себе ухмыляется. Тыщу лет я знаю, как он ухмыляется!.. Обязательно надо про него написать в такой книге
И вот я приехал домой, лег в постель и решил, хотя и невозможно написать такую книгу, все-таки что-нибудь записать, и сразу вспомнил про этого парня и что надо про него написать, и вот я пишу, пишу и все хочу про него написать, и уже седьмую страницу пишу, а даже не знал, о чем буду писать, пишу уже седьмую страницу и все думаю, что надо писать об этом парне, и никак не могу подступиться к немувсе что-то пишу
Я. иногда выхожу на улицу. Спешу. II кажетсязачем я. вышел? Да можно ли в таком состоянии пускать человека на улицу?.. Вот идут мне навстречу две женщины. Старые, усталые, из последних сил. И говорят друг другу какими-то высокими голосами: «И ты думаешь, можно сделать такую выкройку?.. Ну что ты Я ему так и сказала Ты не ходила на его концерт?!. Ван Клибернпрелесть» Усталые такие. Идут куда- то. А я вот (разве можно так?) смотрю и вижу, какие у них худые старые ноги в черных чулочках И вот эта женщина опять покупает ирисок на рубль. И этот пьяница купил бутылку фруктового вина и сунул ее мимо кармана. Она брякнулась о кафельный пол, и розовая жидкая лужица на полу А он стоит, расставив криво ноги, и все, не понимая, смотрит на лужицу, и такое бессмысленное детство бродит по его лицу.
А здесь стоит ребенок. Кто-то его забыл. Разве можно оставлять таких на улице? Стоит, косолапый, звездочет, и совсем обо всем позабыл. Никто его не теребит. И он смотрит на воробья. А воробей, серая такая птичка, чистится и чистится. Весь чистый.
И вот вчера я так глупо ошибся Бежал, спешил и соспеху впоролся в женский туалет (две двери рядом). Мне еще раньше говорили, что в женском туалете отдыхают проститутки. И что уборщица даже специально для них держит пудру и папиросы. Я тогда не поверил.
А тут думал о чем-тои впоролся. И вот сидят они в центре туалета, стулья в круг, и курят. Молодые, красивые, яркие, отвлеченные какие-то, такие простые сидят и курят. И, видно, беседовализамолчали. Смотрят па меня так спокойно, без вызова, прервавшись А я осознаю и вылетаю пробкой.
А книгаэто чудо. Понимаете, это все, что я написал вот сейчас, этого всего не было. То есть это было Во мне, скажем.
Великое чудо
И вот со мной едет человек. Мы живем на одной лестнице. И сойдем на одной остановке. Он едет с женщиной. Такая, уже не очень, женщина В первый раз ее вижу. А вот про него я как много- знаю! Конечно, мы даже не здороваемся, не знакомы. Но в том смысле, что я хожу по улицам, вижу тысячи людей, по сравнению с нимия знаю о нем ужасно много. На одной лестни-це все-таки. Так, от разу до разу, словно и не слушая, узнал о нем от разных людей. Отец, например, был с ним знаком, когда еще был студентом. И мама. Он вертихвост, по словам. Седой, немолодой уже человек, а вертихвост. Так и остался со студенческих лет. С тех пор они его и не узнали Завкафедрой, седой человек, а вертихвост. Говорят, он замечательно катался на коньках, прекрасный был фигурист. Была у него первая жена. Умерла. Побродил, побродилпоявилась еще женщина, с его кафедры. Вертихвост Славная была, красивая. Ее я уже помню. Маленький был, а очень она мне нравилась. Дети у них были, Маша и Ваня. Ваня уже в школу пошел. А мама летела из командировки, и самолет разбился. Тогда весь Ленинград говорил об этом. С какой-то делегацией разбилась. И вот он ходит, вертихвост, с сеткой, набитой картошкой, фунтиками разными, ходит, фигурист Пьяный все чаще. Худенький такой, седой, маленький мужчинка. Однажды совсем до дому не дошелсвалился. Завкафедрой, что студенты подумают!.. В газетах писали. А то тащит его Ваня за рукав: «Ну пойдем, папочка. Не надо, папочка» Тащит домой. Самое великоедом Чтокниги! А тооднажды подошел ко мне. Никогда мы не здороваемся даже. Подошел и с особым вызовом, гордо так говорит: «Дайте мне пятнадцать копеек, я вашего отца знаюя отдам». Неловко ему было пятнадцать копеек потом отдаватьне отдал А когда трезвый, ходит такой неистребимыйседой, худенький, маленький, делает красивое лицо, по-особому проходит мимо женщины, подпрыгивает при каждом шаге, чтобы казаться выше. Вертихвост И сейчас едет со мной в автобусе. Мы сойдем на той же остановке. С ним женщина. И слышу, говорят они На «ты» о делах кафедры. А времени двенадцать ночи, и едут они домой, туда же, куда и я.