Владимир Вольфович, раздался голос из толпы, скажите, а вот если вы станете президентом Жириновский хрипло рассмеялся. Не если, а когда, закричал он, не если, а когда!
Оркестр заиграл марш. Под заунывные, торжественные звуки мы двинулись к Матросской Тишине, где к нам присоединились коммунисты с красными флагами (на фоне падающего снега это выглядело романтично и захватывающе, словно в кино про революцию!), и мы еще долго орали под зарешеченными окнами: «Сво-бо-да! Рос-си-я!». Украдкой, с опасливым любопытством я поглядывала на эти окна, за которыми неясно маячили какие-то белые пятна; мне мнилось, что это Янаев и его соратники бледными лицами прильнули к решеткам и с надеждой и нетерпением смотрят на нас, ожидая, что мы вот-вот возьмем тюрьму штурмом и вернем им свободу.
В этот миг я от души радовалась тому обстоятельству а ведь ещё полгода назад оно вызывало во мне мучительную досаду! что, хоть, конечно, в незабвенные августовские дни все мы искренне желали победы демократии, на баррикадах я всё-таки не была. Впрочем, в этом не было никакой моей заслуги: просто как раз накануне путча мы с бабушкой приехали отдыхать в Дом Творчества Гостелерадио, от которого до Москвы не менее полутора часов езды.
На следующий день в Доме замолчали все радиоточки, отдыхающие уселись в холле смотреть «Лебединое Озеро», а я устроилась на скамейке возле столового корпуса и попыталась развернуть торговлю. В мирное время я подрабатывала корректором тихой газетки с громким именем «Зов» (орган печати Общества Защиты Животных); вот и теперь думала совместить приятное с полезным и подзаработать на свежем воздухе. Кто ж мог знать, что случится то, что случилось, и как раз то обстоятельство, которым наша редакция всегда так гордилась а именно: из принципиальных соображений мы никогда не помещали в газете политических материалов! в одночасье сведет её ценность к нулю?!
Зато вокруг соседней скамьи мигом собралась толпа: в багаже у нашего соседа по столу случайно (как знал!) обнаружился карманный радиоприёмник. Что ж они меня-то игнорируют?! Ведь и я со своей звериной газетой представляю собой пусть безобидное, а всё же развлечение спасение от отпускной скуки! Кое-что всё-таки удалось продать: интеллигентная старушка Уткина, поспешая к месту трансляции новостей, мимоходом пожалела то ли меня, то ли грустного лопоухого щенка, под которым было крупно подписано, что деньги с продажи тиража пойдут на нужды собачьего приюта. Следом подошел молодой, но довольно противный блондин в очках и белой джинсе. Он долго и придирчиво приценивался к товару, отходил и снова возвращался и, так ничего и не купив, пригласил меня в бар.
Уже смирившись с тем, что торговля не заладилась (хоть так и не поняв почему), я без сожаления свернула лавочку, польщенная, что мужчина в белом костюме предпочел меня политической радиопередаче.
После бара, где блондин угостил меня соком и мороженым, мы ещё долго гуляли по территории Дома, затем обошли примыкающий к ней пионерский лагерь, место стольких обид и унижений, где и теперь ещё я могла ненароком встретить своих соседок по палате, приехавших сюда в третью смену; и, что ни говори, а, черт подери, приятно было теперь прогуливаться здесь со взрослым кавалером, уверенно пообещавшим: «Всем рога пообломаем». Впрочем, мы так никого и не встретили был тихий час и вернулись на взрослую территорию, где мой новый приятель со смехом рассказал, как звонил в Москву родителям: «Что у вас там творится, говорят, президента сняли?! (Тут в моей голове начало что-то нехотя проясняться). «Да шут с ним, с президентом ты-то как?!»
Почти без перехода он мягко, но решительно предложил зайти в его номер попить чайку. Мне только-только исполнилось четырнадцать, но я уже знала, что подразумевают мужчины под «чайком» Дрожащим от ужаса голосом я возразила, что строгая бабушка, наверное, уже заждалась меня. Так, может быть, вечером? настаивал мужчина. Посмотрим, пролепетала я, с тоской оглядываясь на уходящую вдаль пустынную аллею. Посмотрим это вежливое нет? с угрозой в голосе произнес мой кавалер, приподняв над очками белесые брови; тут выдержка покинула меня, и я, пробормотав извинение, со всех ног припустила к своему корпусу под начинавшим крапать дождём, ругая себя и клянясь, что без конвоя бабушки не сделаю больше по этой страшной территории ни шагу.
Так я и поступила. Иногда, шествуя под руку с чопорной, надменной, ни о чем не подозревающей бабушкой в столовую или библиотеку, я вздрагивала, завидев своего мучителя, который каждый раз внезапно вырастал у нас на пути, маслянисто поблескивая стеклами очков и тонко улыбаясь. К его чести, он ни разу ни словом, ни жестом не выдал, что знаком со мной, даже когда ему случалось галантно распахнуть перед нами тугую дверь корпуса или холла. Я судорожно вцеплялась в бабушкин локоть, и мы чинно проходили мимо. Через два дня стало известно, что путчисты арестованы, а Пуго застрелился, и мы вернулись в Москву.
Несколько дней спустя я услышала, что, оказывается, во время путча в Доме Творчества Гостелерадио скрывался В.В.Жириновский; на экране тут же возникла территория Дома, и я не без внутренней дрожи узнала места, где и мне приходилось скрываться. Жириновский в белой рубашке и при галстуке-«бабочке», придавшей ему изумительный шик, давал интервью, развалившись в небрежной позе на скамейке у столового корпуса той самой, где меня постигла предпринимательская неудача. Вокруг толпились зеваки всё те же, что неделю назад у радиоприёмника. Видеть в телевизоре лица былых соседей по столу было забавно и жутко. Промелькнула старушка Уткина, с которой вроде бы мы вот только вчера пили чай; промелькнула и белая джинсовая спина моего кавалера. Вздрогнув, я переключила канал.
Вспоминая этот эпизод полгода спустя, когда Москву уже завалило снегом, а я, как на работу, ехала на Китай-город за очередным номером «Юридической газеты», я думала о том, что вся эта цепь событий не может быть простой случайностью и, наверное, мы с В.В. связаны прихотливой судьбою. Что-то помешало нам встретиться там, где было предусмотрено изначально, но, может быть, ещё не поздно исправить эту чудовищную ошибку. Именно с этой мыслью я и таскалась на элдэпээровские митинги, убивая в просоленной снежной каше тряпичные, линючие, единственные на всю семью сапоги и, толкаясь в гуще лениво шевелящейся толпы, вдыхала ядреный табачный дым и перегар, смешанный с хрустящим морозным воздухом. И пусть В.В. сколько угодно проповедует со своего амвона, что, мол, женщинам (а особенно молодым!) на митингах (а особенно на его митингах!) не место. В свои четырнадцать я могла с полным правом не относить его пожеланий на свой счет.
Минувшие с тех пор годы не оставили камня на камне от раннего романтически-пуританского образа В. В. Да и кого они пощадили? Где они теперь, наши трогательные идеалы начала 90-х? Но те давние щемящие воспоминания нет-нет, да и царапнут душу острым краем.
Мне было девятнадцать, когда я готовилась с треском провалить свой журналистский дебют репортаж с головокружительной шоу-акции «Звёзды против СПИДа» в ДК «Олимпийский», куда меня отправили с редакционным заданием. Нет, не уютный «Зов» куда более серьёзная газета. Политикой там не гнушались, и люди там работали серьёзные.
Феерический концерт мчался к концу, так и не предложив ничего такого, из чего можно было бы выжать хотя бы несколько связных строчек. Исполнители исполняли. Каскадеры в клубах разноцветного дыма под вспышки фейерверков летали над сценой. Зрители плясали, орали, свистели, бесились. Ненаписанный материал стоял в плане завтрашнего номера, и срыв его грозил моему начальству крупным штрафом, а мне всего-навсего крупным позором. Если выбирать между дезертирством и самоубийством, то первое, конечно, предпочтительнее. Но тут музыка смолкла, изумрудно-розовый дым рассеялся, и на сцене, где только что пели и плясали средней руки эстрадные звезды, появился В.В.
Это было так неожиданно, что зал постепенно стих. А Жириновский подошел ближе к микрофону и вот что он сказал:
Если звезды против СПИДа, то депутаты, власть, тем более должны быть против этой тяжелой болезни, которая в конце ХХ века захватывает города, страны, континенты. Я не врач, я депутат Государственной Думы, но все наши избиратели нам дороги, и мне бы хотелось, чтобы эта болезнь не мешала вам жить. Вы здесь сидите, и за эти 23 часа, я надеюсь, никто не заразится СПИДом: форма общения не позволит этого сделать