Это она, беззвучно прошептал незнакомец, видно, что ничего не знает.
Он сделал несколько шагов вперед и очутился у едва заметной калитки, проделанной в ограде правого сада. Он еще раз остановился и прислушался. Из-за ограды слышно было два голоса.
Только с мамушкой Господи, благослови!
Тихо-тихо щелкнул ключ в замочной скважине, и калитка беззвучно отворилась, а потом так же беззвучно закрылась. Незнакомец исчез. Он был уже в боярском саду.
Русские женщины, особенно жены и дочери бояр XVI и XVII веков, жили затворницами. Они знали только терем да церковь. Ни жизни, ни людей они не знали. Но люди везде и всегда люди, подчиненные законам природы. А природа вложила в них врожденное, роковое чувство любви. Любили люди и в XVII веке, как они любят в XIX и будут любить в XX и даже в двухсотом столетии. А любовь, это божественное чувство, всемогуща: перед нею бессильны и уединенные терема, и «свейские замки», считавшиеся тогда самыми крепкими, и высокие ограды, и даже монастырские стены.
А если люди любят, а любовь божественная тайна, то они и видятся тайно, находят возможность свиданий, несмотря ни на какие грозные препятствия.
Недаром юная Ксения Годунова, заключенная в царском терему и ожидавшая пострижения в черницы, плакалась на свою горькую долю:
Ино мне постритчися не хочет.
Чернеческого чина не сдержати,
Отворити будет темна келья
На добрых молодцов посмотрити
Хоть посмотреть только! Да не из терема даже, а из монастырской кельи
Воинушко! Свет очей моих! тихо вскрикнула девушка, когда, сбросив с себя охабень и шайку, перед нею, словно из земли, вырос тот статный молодой человек, которого утром мы видели в столовой избе и которого царь Алексей Михайлович назвал Иваном Воином.
Девушка рванулась к нему. Это было очень юное существо, лет шестнадцати, не более. На ней была тонкая белая сорочка с запястьями, вышитыми золотом и унизанными крупным жемчугом. Сорочка виднелась из-за розового атласного летника с широкими рукавами «накапками», тоже вышитыми золотом с жемчугами.
Вот не ждала, не гадала
Пришедший молчал. Он как будто боялся даже заговорить с девушкой и потому обратился прежде к старушке-мамушке, вставшей со скамьи при его появлении.
Здравствуй, мамушка, тихо сказал он.
Здравствуй, сокол ясный! Что давно очей не казал?
Пришедший подошел к девушке. Та потянулась к нему и, положив маленькие ручки ему на плечи, с любовью и лаской посмотрела в глаза.
Что с тобой, милый? с тревогой спросила она.
Я пришел проститься с тобой, солнышко мое! отвечал он дрогнувшим голосом.
Как проститься? Для чего? испуганно заговорила девушка, отступая от него.
Меня государь посылает к батюшке и к войску, отвечал тот.
Девушка, как подкошенная, молча опустилась на скамью. С розовых щечек ее медленно сбегал румянец. Она беспомощно опустила руки, словно плети.
Теперь она глядела совсем ребенком. Голубые ее с длинным разрезом глаза, слишком большие для взрослой девушки, смотрели совсем по-детски, а побледневшие от печали губки так же по-детски сложились, собираясь, по-видимому, плакать вместе с глазами.
Для того я так давно не был у тебя, пояснил пришедший, таково много было дела в Посольском приказе.
Девушка продолжала молчать. Пришедший приблизился к ней и взял ее руки в свои. Руки девушки были холодны.
Наташа! с любовью и тоской прошептал пришедший.
Девушка заплакала и, высвободив свои руки из его рук, закрыла ими лицо.
Наташа! продолжал он с глубокой нежностью. Если ты любишь меня
При этих словах девушка быстро встала, как ужаленная.
А ты этого не знал? глухо спросила она, вся оскорбленная в своем чувстве этим «если».
Прости, радость моя! Мое сердце кровью исходит, ум мутится, быстро заговорил пришедший, сил моих нету оторваться от тебя Коли ты любишь, ты все сделаешь.
Девушка вопросительно посмотрела на него. Но он, по-видимому, не решался продолжать и стоял потупив голову, словно бы прислушиваясь к соловью, который изливал свою безумную любовь в страстных трелях любовной мелодии.
Наташа! Обвенчаемся ныне же, сейчас, и поедем вместе к батюшке! вырвалось у него признание, как порыв отчаяния.
Девушка, казалось, не поняла его сразу. Только глаза ее расширились.
Я уже и священника знакомого условил, продолжал пришедший, я уже совершен возрастом, могу делать что бог на душу положит: а мне Бог тебя дал, сокровище бесценное! Мы обвенчаемся и поедем к батюшке, он благословит нас: он знает тебя.
Безумная радость блеснула в прекрасных глазах девушки, но только на мгновение. Русая головка ее, отягченная огромною пепельного цвета косою, опять беспомощно опустилась на грудь.
А мой батюшка? с тихим отчаянием прошептала она. Как же без батюшкова благословенья?
Твой батюшка опосля благословит нас.
Девушка отрицательно покачала головой.
Бежать отай из дому родительского отай венчаться без батюшкова, без матушкова благословенья да такова греха не бывало, как и свет стоит, говорила она, словно во сне.
Молодой человек опять взял ее холодные руки.
Не говори так, Наташа. Вон в польском государстве, сказывал мне мой учитель, из польской шляхты, в ихнем государстве молодые боярышни всегда так делают: отай повенчаются, а после венца прямо к родителям: повинную голову и меч не сечет. Ну, назад не перевенчаешь, и прощают, и благословляют. Так водится и за морем, у всех иноземных людей.
Девушка грустно покачала головой.
Али я басурманка? Али я поганая еретичка? тихо шептала она. Беглянка, сором-от, сором-от какой! Как же потом добрым людям на глаза показаться? Да за это косу урезать мало, такого сорому и греха и чернеческая ряса не покроет.
Наталья, не говори так! недовольным голосом перебил ее молодой человек. Это все московские забобоны, это тебе наплели старухи да потаскухи-странницы. Мы не грех учиним, а пойдем во храм Божий, к отцу духовному: коли он согласен обвенчать нас, какой же тут грех и сором?.. А коли и грех, то на его душе грех, не на нашей. Ты говоришь, сором! Сором любить, коли сам Спаситель сказал: «Любите друг друга, любитесь!» Но сором ли то, что мы с тобой любилися в этом саду, аки в раю, сердцем радовались! Ах, Наташа, Наташа! Ты не любишь меня.
Девушка так и повисла у него на шее.
Милый мой! Воин мой! Свет очей моих! Я ли не люблю тебя!
Ты идешь со мной?
Хоть на край света!
Наташа! Идем же
Куда, милый? не помня себя, спохватилась девушка.
В церковь, к венцу.
К венцу! девушка опомнилась. Без батюшкова благословенья?
Да, да! Ноне же, сейчас, со мной, с мамушкой!
Нет! Нет! И девушка в изнеможении упала на скамейку.
Молодой человек обеими руками схватился за голову, не зная, на что решиться.
А соловей заливался в соседних кустах. Песня его, счастливая, беззаботная, рвала, казалось, на части сердца влюбленных. Мамушка сладко спала на ближайшей скамье, свесив набок седую голову.
Наташа! Ласточка моя! снова заговорил молодой человек, нагибаясь к девушке и кладя руки на плечи ей. Наташечка!
Что, милый? как бы во сне, спросила она.
Всемогущим Богом заклинаю тебя, святою памятью твоей матери молю тебя, будь моей женою, моим спасением!
Буду, милый мой, суженый мой!
Так идем же, разбудим мамушку.
Нет! Нет! Не тяни моей душеньки! Ох, и без того тяжко Владычица! Сжалься.
Так нейдешь?
Милый! Суженый! О-ох!
Последнее слово: ты гонишь меня на прощанье?
Воинушко! Родной мой! Не уходи!
Девушка встала и протянула к нему руки. Но он уклонился с искаженным от злобы лицом.
О! Проклятая Москва! Ты все отняла у меня Прощай же, Наталья, княжецка дочь! словно бы прошипел он. Не видать тебе больше меня, прощай! Жди другого суженого!
И, схватив охабень и шапку, он юркнул в калитку и исчез за высокой оградой.
Девушка протянула было к нему руки и упала наземь, как подрезанный косою полевой цветок.
А соловей-то заливается!..
III. Батюшка и сынок
Молодой человек, собиравшийся похитить девушку из родительского дома и так презрительно отзывавшийся о московских обычаях, был сын известного в то время царского любимца Афанасия Лаврентьевича Ордина-Нащокина, по имени Воин.