И он сразу пошел Санькиной дорогой: ничем не огорчать, только радовать, только лелеять и питать эту бедную, замерзшую душу. Не расспрашивать, не тревожить, не бередить.
В первое же утро во время их мучительного и чудесного разговора, напоминавшего танец канатоходца над пропастью, он понял, что есть только две темы, связанные с ней самой, о которых она может говорить безболезненно: ее лес и ее медведи.
Есть одно бревнышко на краю поляны. За спиной деревья, впереди небо и трава. Я там столько мишек сшила! Зимой по нему скучаю. И, едва сойдет снег, иду навестить. Прихожу и слушаю, как журчит поляна, будто горная река. Когда талая вода сольется в овраг, прилетают бабочки и облепляют старую березу: пьют сок из трещин в коре. Если долго сидеть неподвижно, приходят две ящерки. Иногда они устраиваются прямо у меня на коленях. А летом я люблю лежать рядом, в траве, и глядеть, как пролетают мимо пушинки иван-чая, целыми стаями
Внутри рассказов о бревнышках и полянках даже тяжелые темы проскальзывали почти незаметно, будто лес давал ей силы касаться больных мест, укрывал, прятал в зеленый сумрак, полный комаров, запахов, паутинок
Моя собственная, отдельная жизнь началась, когда я попала в лес. Нашу коммуналку в центре расселили, дали квартиру в самом крайнем доме города. У меня впервые в жизни появилась своя комната, но главное прямо за окном начинался лес. И первый этаж! Можно даже не выходить в коридор, чтобы ни с кем не сталкиваться. Раньше меня заслоняла собой Санька. Я сама совсем не умела защищаться. И вдруг оказалось, что от всего я могу спрятаться там. И Санька почувствовала, что теперь есть на кого меня оставить, и сбежала сначала в общагу, она уже была студенткой, потом в первое замужество. Она давно хотела вырваться, но я не давала
Шли минуты. Капали за окном капли, кричали галки. Пыхтел чайник. Тикали часы. Два человека сидели на неудобных стульях с гнутыми спинками, говорили, молчали, рассматривали друг друга.
«Да? Неужели?!» думала она, и ей становилось страшно и весело.
«Нет, не может быть», думал он и все подливал, подливал ей чай.
А кусочка хлеба не дадите? наконец спросила она.
Нет, милая, у меня ничего нет, я же старый холостяк! Пойдем, я тебя в кафе накормлю, сапожки твои, наверное, высохли.
Ой, что вы, там дорого!
Расслабься, на кусочек хлеба нам точно хватит!
Они вышли на улицу, и тусклый свет пасмурного дня показался слишком ярким для глаз, привыкших к полумраку квартиры. Воробьи наполняли тщедушный куст у подъезда, от их гомона сердце сжималось в предчувствии весны. Но до весны было еще очень далеко.
У мусорных баков во дворе стоял дедушка. Он выуживал бутылки, плющил ногой пивные банки, разрывал завязанные пакеты В общем, являл собой довольно привычную, хотя и печальную картину.
И вдруг ему попалась книжка. Старик опустил на землю сумку, вынул из нагрудного кармана очки и погрузился в чтение, словно сидел в библиотеке, под лампой с зеленым абажуром.
Она остановилась. И на ее лице появилось беспомощное, паническое выражение ну сделайте же что-нибудь! которое он принял (и потом всегда принимал) на свой счет и шагнул вперед, еще не зная, что скажет. Но ангелы, конечно, были тут как тут со своими подсказками.
Доброго здоровья!
Что?
Хочу у вас книгу купить.
Что?
Я собираю редкие книги и, кажется, за этим экземпляром охочусь долгие годы. Можно взглянуть? Свердловск, тысяча девятьсот семьдесят седьмой. Да, именно! Из-за типографической ошибки тираж был пущен под нож. Осталось всего три книги. Две из них находятся в частных коллекциях в Америке и Нидерландах Вот это удача! Родная, посмотри, какое чудо это же тот самый Луи Буссенар семьдесят седьмого года, о котором Илья Фабисович делал доклад на прошлой конференции!
Старик все твердил свое «Что?», а увидев пятитысячную купюру, проворно спрятал книгу за спину:
Пойду к букинистам, так они, может, десять дадут!
Вдруг она оказалась рядом, обняла деда за плечи и сказала:
Букинисты о ценности этой книги даже не догадываются. Таких специалистов, как мой муж, в мире единицы.
Старик обмяк, послушно взял деньги, отдал ей книгу и поспешил прочь, бормоча и качая головой.
«Она назвала меня мужем! ошарашенно подумал новонареченный Алеша. Да ладно. Я такой же муж, как это редкая книга».
А вслух сказал:
Спасибо за помощь! Теперь нам точно хватит только на хлеб! Зато на целый батон!
В магазине Алеша долго перебирал хлебные пакеты, смотрел дату на проволочных колечках и откладывал обратно.
Можно и вчерашний, робко предложила она.
Можно и прошлогодний, если размочить. Но мне нужен с сегодняшним числом. На память.
Наконец он нашел, что искал. И на крыльце супермаркета аккуратно надел ей на палец кольцо из белой проволоки с напечатанной датой их знакомства.
Разбогатею сделаю настоящее, сказал, будто оправдываясь.
Это и есть самое настоящее Она покраснела и спрятала лицо в ладони.
Ты так заразительно смущаешься, что я сейчас тоже провалюсь сквозь землю. Давай лучше преломим хлеб и пойдем на набережную ловить ветер.
Чем ловить? От удивления она смогла снова посмотреть на него.
Какое счастье, что ты не спрашиваешь «зачем»! А чем? Так чем хочешь ртом или капюшоном.
А можно ленты к запястьям привязать!
Или надеть коньки и подставить ветру зонт, как Циолковский!
Они медленно шли, перебрасываясь легкими фразами, ели каждый свою половину батона, и синий медведь смотрел у нее из рюкзака на крошки белого хлеба для птиц, которые она оставляла за собой, как Мальчик-с-Пальчик.
На набережной они встретили замерзшего пони в желтой попоне.
Жаль, тут нет Петьки с Пашкой, вот было бы им счастье! Она порылась в карманах и протянула пони кусочек сахара.
Вы будто знали! усмехнулась толстая девица-коновод.
Всегда ношу с собой в надежде встретить лошадь. И вот пригодился!
«Бывают же такие девочки, удивился он. Которые не выходят из дому без куска сахара для лошади»
А вслух произнес:
Кажется, я понял, зачем тебе медведь! На случай встречи с ребенком?
Она вдруг опять мучительно покраснела («Потому что ты угадал!») и воскликнула:
Алеша, вы такой хороший! Можно я вам его подарю? На память?
Ты что, решила со мной распрощаться? испугался он, растерянно принимая синего медведя. Какое еще «на память»? С чего это? Подожди!
Тут она заплакала в три ручья, чем еще больше его напугала, а потом неожиданно повернулась и шагнула к нему. Как в пропасть. Со всей бесповоротной решимостью своего маленького и слабого сердца.
И он, конечно, подхватил ее над этой пропастью, обнял и прижал к себе вместе с синим мишкой крепко-накрепко, навсегда
Девица-коновод мрачно закурила и дернула пони за уздечку:
Идем, Борька! Тебе такое нельзя! Ты еще маленький!
Санька, это удивительно! Ты же знаешь, как я всех боюсь, а с ним с первой секунды стало так спокойно, будто я сижу в моем лесу и знаю, что тут меня никто-никто, совсем никтошечки не найдет Он отдал все деньги дедушке у помойки и я поняла, что он добрый. И взрослый, и смелый. Ну а потом он угадал про самое важное! Про детей, которым плохо, что это для них я шью медведей И так испугался, когда я сказала «на память». А ведь я просто не знала, что будет, и думала вдруг мы больше не увидимся, а он такой хороший, и так хочется, чтобы что-то от меня осталось с ним А он испугался по-настоящему, и я увидела, что зачем-то, совершенно непонятно зачем, нужна ему. Представляешь?! Это же чудо!
Пора пришла она влюбилась. А я уж думала, тебя никто никогда не расколдует, спящая ты моя красавица!
Ну почему же? Ведь я и Алексея Степановича любила.
Это не то. Мы его всем классом любили.
Да! И он, кстати, тоже Алеша! Представляешь! Опять чудо!
Чудо, чудо, не кричи, мальчишек разбудишь!
Глава третьяАлексей Степанович
Алексею Степановичу, их бедному учителю математики, она подарила своего самого первого медведя, сшитого вкривь и вкось из разных, не подходящих друг другу обрезков, подобранных в кабинете труда. Даже одинаковых пуговиц для глаз не нашлось: один был желтым, другой черным.