«И не рассчитывал, думал Ростислав Станиславович, просматривая листок за листком: счета, копии накладных, прайсы, описание оборудования, приглашения на выставки, ярмарки, презентации. Не интересно! Мусор!»
В том, что убийство заказное, он не сомневался и обнаружить в доме что-либо указывающее на исполнителя не надеялся. Да вообще не надеялся хоть что-то найти.
Правда, один факт мозолил глаза и, более того, вызвал недоумениена пистолете, найденном у тела, остались хорошие отпечатки. Почему? Или убийца не был профессионалом? Нанимают и любителей. Или, напротив, был настолько уверен в себе? Или, что представлялось наиболее вероятной версией, «пускал» его, Яковлева, по ложному следу.
«Не на того наткнулся, разберемся», думал Яковлев, вбирая в себя факты. Вот когда они «горячие» остынут, разрозненные и перемешанныеулягутся, он рассредоточит их по ячейкам своего мозга, равномерно заполнит оба полушария и начнет анализировать, начнет вычерчивать схемы, составлять таблицы, чтобы, отбросив ненужноеплевелы, оставив важноезерно, уродить истину.
Он встал из-за стола и не торопясь сделал круг.
Рабочий кабинет. Широкий офисный стол. Раньше такие столы называли письменными. Кресло с высокой спинкой, обитое натуральной кожей. Книжный шкафв нем преимущественно специальная литература: строительство, экономика, маркетинг. Два компьютера на специальных подставках-тумбах с выдвижными полками и свободное, не занятое, не загроможденное пространство, создающее настроение.
Вспомнив тесное, душное помещение, знакомое до тошноты, Яковлев позавидовал.
Он прошел в спальню. Там хозяйничала Зина. Распахнув сразу все створки платяного шкафа, она с интересом рассматривала белье. Женское.
Вот в этот самый момент в квартире, расположенной на другом конце города, раздался телефонный звонок.
Не перебивая, Аристарх Генрихович Ученик выслушал все, что сказал ему его абонент, положил телефонную трубку и глубоко и скорбно задумался. Затем, высвободив свой кулак из-под своего подбородка, он ударил им по столу. Удар получился не сильным, но трубка, еще хранившая тепло его широкой ладони, жалобно ёкнув, соскочила с аппарата.
Обращаясь к невидимому собеседнику, он произнес-пообещал:
Помогу. Все равно помогу, жалко же. Ведь он её любил.
Яковлев и сам обратил вниманиев спальне чувствовалось женское присутствие.
«Уже кое-что! Шерше ля фам! Вот онапроверенная временем истина. Бельеэто не просто «приходящая» женщина, на час, на вечер, на ночь. Бельеэто отношения».
Он непроизвольно втянул носом воздух и уловил благоухание. Аромат. Чего? Какой? Что он напоминал? О чем? Духи? Вино? Цветы? Экзотические фрукты? Естественный запах кожи, тела? Сказать было трудно. Он был зыбким, неровным, растворяющимся и исчезающим, накатывающим порывами и волнами, легким, сладким, горьким, острым, необузданным, притягательным, возбуждающим.
«Ну, женщина, ну, тут же одернул он себя. И что? Понятное деломолодой богатый мужик. Женщина, девушка, любовница, жена Нет, женат он не был. А убийствозаказное! Если только не ревность? Есть такое чувство. Интересная мысль. Не исключено».
Картины. Их было четыре. Черные строгие рамки. Яркие свежие тона. Они смотрелись. Но, переводя взгляд с одной на другую, и на следующую, и на последующую, Яковлев вдруг почувствовал неясный дискомфорт. Он не был ценителем-специалистом, однако, считал, что понимает качество интуитивно. Контраст бил в глаза.
Полотна, висевшие рядом, принадлежали кисти одного мастера, но со второй парой, что была расположена на противоположной стене, входили в необъяснимый диссонанс: были несовместимы и даже нелепы в своем соседстве.
«Новый вкуспризнак нового действующего лица, подумал Яковлев. Интересно, где выбор самого Терехова, а гдеего неизвестной пассии? Наверное, продолжал размышлять Яковлев над подмеченным феноменом, в постели каждый видел свои картиныте, что нравились. Или в зависимости от настроения они оба поворачивались в одну и ту же сторону?»
Яковлев представил, как два обнаженных тела, не отрывая своих глаз от живописных работ, сплетаются в любовном противоборстве И в миг первого соприкосновения, когда соответствие внешнего и внутреннего, её полости-раковины и принадлежащего ему животворящего стебля еще не найдено, он хватает в кулак копну её волос и с силой тянет нет, дергает рывком на себяеё шея, словно по лекалу, выгибается, её затылок ложится в ямку меж её лопаток. Он заглядывает ей в глаза и понимает, что вот теперь они видят одно и то жеспокойный, рассеянный пейзаж: воду с отблесками, то ли солнечными, то ли лунными, молодую девушку, смотрящую на зеркальную поверхность озера, а за её спиноймаленькую девочку в кружевах, собирающую цветы. Он сжимает её в талии, ощущая в своих ладонях упругую кожу, а под неюслой мягкого податливого жира, и, пробираясь своими бедрами между её, широко расставленными, неторопливо ложится ей на спину и, проскользнув у нее под мышками, сплетает свои руки в замок, сгибая её лебединую шею, и они оба замирают, прижавшись тесно-тесно. А перед их широко раскрытыми глазамивычурные изогнутости, искаженные несоразмерности, линии, оседающие в перемене теней рваными клочками тумана, это российский Модильяни через призму зеленоватого стекла изобразил привычный натюрморт, изменив лишь форму сосуда: преобразовав скучную, надоевшую в повседневности полулитровкув кувшин, чьи несуществующие пропорции нарушают правила и балансы, все соотношения объема, длины, веса, выведенные некогда в тонких расчетах Кружится гончарный круг. Влажная красная глина послушна рукам. И кружение егокак вальс через век, как полет и как жажда к нему; как теорема Ферма, недоказанная, недоказуемая; как греческие метаморфозы, переплетенные великолепным Апулеем, а сам кувшин, возникающий из-под умелых рук оплавленным, меняющимся миг за мигом контуром, опорожненное сердце.
Такие картины висели на стенах: пейзажипо левую, натюрмортыпо правую сторону от входа.
Ростислав Станиславович, позвала его Зина.
Яковлев потряс головою, прогоняя наваждение.
Да? Что скажешь? спросил он немного развязно.
О чем? его тон Зине не понравился и она не обернулась.
Ну, про то, что рассматриваешь? Размер, например? сказал Яковлев, подходя к ней сзади. Её выпуклый просторный зад притягивал, манил, влек.
Размер один и тот же. Кажется, в этот раз Зина ответила задумчиво.
Что значит, кажется?
А? Да, конечно, один и тот же. Стиль, знаете ли. Посмотрите. Вот.
Зина размашистым движением выхватила с полки комочек тканиим оказались трусикии сунула Яковлеву под нос (о, эти женские трусики цвета топленого молока, атласные и ажурные, возбуждали сами по себе) и сразу же, не обращая внимания на реакцию своего шефа, приподнялась на цыпочках, потянулась и с самой верхней полки достала еще одни. И развернула.
Вторая модель понравилась Яковлеву меньше: спередимелкоячеистая прозрачная сетка треугольной формы, на нейнамек на вышивкуцветок: ромашка или лилия, а от углов треугольникатонкие веревочки, почти что ниточки, ивсе.
«Уже не предмет туалета, а, чересчур одиозные в своем назначении, вызывающий атрибут половых отношений», сердито подумал Яковлев.
И с бюстгальтерами тоже не все правильно.
Зина не договорила.
Не надо про бюстгальтеры. Япредставляю, оборвал он её.
Но я думаю
Нет. Не надо! в голосе Яковлева послышался приказ. Никаких комментариев. Я, знаете ли, Зинаида Антоновна, не мальчик и понимаю, когда и при каких обстоятельствах «носят» вот такое белье.
Отвечать тривиально«и я не девочка» Зина не стала, но от кривой усмешки в адрес Яковлева не удержалась:
Я объясню. Я только хотела
Нет! Я же сказалнет! возбуждение, вспыхнувшее в нем недавно, прошло, сменившись раздражением.
А про парфюм? все-таки задала Зина еще один вопрос, и Яковлев уловил в нем почти неприкрытую издевку.
Нет!
Зина молча пожала плечами.
Он еще раз огляделся. В поле его зрения попали книжные полки. В отличие от «кабинетной» «спальная» литература была в основном развлекательной. Во всяком случае, так показалось при первом беглом взгляде на «корешки». Альбомы по искусствуони бросались в глаза форматом и глянцевой суперобложкой, и целый ряд из детективов, и большинство из нихроссийские, современные, хотя присутствовали и Агата Кристи, и Жорж Сименон, и Рекс Стаут. Стихи. Ничего примечательного.