— Конечно, твое, конечно. Я не собирался вмешиваться.
— Конечно, не собирался. Почему ты не спросил у Совета?
Нехотя, с надеждой, он улыбается:
— Сама понимаешь. — И она сразу поняла.
— Потому что ты к ним уже обращался. Ты невозможен. И что они ответили?
— Велели спросить у тебя.
— Хорошо. И я говорю, что мне не нужна твоя помощь. Но спасибо. Правда. Спасибо за предложение.
Она смотрит, как он матерится и отводит глаза. Она расслабляется. В профиль он гораздо привлекательнее. Заметнее черты предков. Финикиец, размышляет она, в облике выходца из южного Лондона.
— Думаешь, ты все предусмотрела. — Мускул дрожит у него на щеке. Он выглядит старше и ведет себя, как старший, но ему едва исполнилось двадцать. Он почти вдвое моложе ее.
— Карл, — говорит Анна, — Не нужно завидовать. Я не такая, как ты.
— Да, не такая. — Он склоняется к ней. — Но все к чему-то стремятся, разве нет? Гнать на пять. Ты круглые сутки работаешь с деньгами, неужели тебе не хочется их заполучить? Ты знаешь, как работает Налоговая и как она не работает. Ты не первая используешь ее методы с большей пользой, разве нет? Скажи мне, что тебя это не интересует.
— Меня это не интересует.
Он кивает. На секунду ей кажется, что он понял. Что она не такая, как он. Что ее мечты не касаются практических вещей вроде карьеры или богатства. Он снова кивает:
— Тогда ты можешь дать мне кусочек Лоу.
— Нет, даже за сотню пальмовых юбок, — отвечает она, и он откидывается на спинку скамьи, злобно улыбается.
— Ты стерва, Анна. Это комплимент, не обижайся. — Он берет портфель, щелкает замком, встает.
— Доедай, опоздаешь. Куда потом?
— Куда захочешь.
Она смотрит, как он пересекает Лаймбернер-сквер, темный силуэт растворяется в толпе. Вот люди, что мечтают о Джоне Лоу. Она думает о драйве, о страсти, о надеждах. Три слова — как три ступеньки вниз, убывающая прогрессия вожделения.
Выше по течению, в Вестминстере, начинает бить Биг-Бен, первые удары колокола приглушенно доносятся издалека, сто шестьдесят лет неизменные. Анна шепчет детский стих:
Все церкви по обе стороны реки говорят о деньгах.
И Олд-Бейли, ох сердит: Возвращай должок! — гудит.
Все верну с получки! — хнычет Колокольный звон Шордитча.
Будут деньги, ты шепни, — Колокольный звон Степни [1]
Она узнает о нем все. До мелочей. Обязательно узнает.
Люди много чего говорят о Джоне Лоу. Разумеется, далеко не все правда. Анна — инспектор Центральной Налоговой службы, сборщик налогов, а не член суда присяжных. Но невозможно не слышать, когда столько болтают.
Говорят, он шотландец. Этому она верит хотя бы наполовину. Она с ним не разговаривала, пока нет, но слышала его, и, без сомнения, были у него такие интонации, мягкость и угловатость, похожие на акцент. Сейчас почти ничто; есть же люди, которые говорят что Джон Лоу — ничто. Но Анна подозревает, что это неправда. Теперь ей кажется, что он не так прост, как чудится на первый взгляд во плоти.
Говорят, в десять лет Джон Лоу мог писать машинный код, словно кодировать научился раньше, чем говорить. Говорят, он сирота, и наследства ему хватит на всю жизнь, и еще — что он сын матери-одиночки, фабричной с острова Колл, эту женщину одно время показывали по всем телеканалам. Больше никто не получает пятнадцать минут славы — вместо этого людям остался час, которого никто не видит. Насколько помнила Анна, женщина была сурова и ничем не примечательна, за исключением глаз, очень похожих на его. Глаза Кеннеди. Фабрика перерабатывала криль. Это не новость. Анна не слышала, чтобы тогда проводились какие-нибудь генетические тесты, а теперь это уже никого не волнует.
Говорят, Лоу подсел, но люди не могут прийти к согласию, на что именно.