Ржаной ветер. Повесть о моём ровеснике - Александр Балашов

Александр БалашовРжаной ветер(Повесть о моём ровеснике)

Никогда не думал, что страх имеет свой вкус.

Во рту стало кисло, когда в моём тесном кабинете, заваленном типографскими гранками, появились эти двое. Сначала я их принял за рядовых читателей нашей молодёжки. Или за жалобщиков, от которых в то время в редакциях газет отбоя не было. Но когда один из них развернул передо мной алое удостоверение с золотым гербом СССР на обложке, я будто попробовал на зуб дикое яблококисло стало и во рту, и на душе.

 Простите, не понял  сказал я, действительно не успев до конца дочитать название «конторы», из которой прибыли эти люди по мою душу.

 Следователь областного комитете государственной безопасности,  с сипотцой в голосе сказал «человек в сером».  Догадываетесь о цели нашего визита?

Сердце моё ёкнуло в дурном предчувствии, а во рту стало ещё кислее, будто я только что раздавил языком спелую клюкву.

 Ну, что мы читаем на сегодняшний день? Какие такие книжки?  спросил тот, кто удостоверения не показывал.

Я тоскливо посмотрел в окно, лихорадочно вспоминая, кому за последнюю неделю давал читать привезённые мною из Москвы книги.

Стояла невыносимая июльская жара, в запылённое редакционное окно на третьем этаже, выходившее на Студенческий переулок, совсем рядом с университетом, где я без единой троечки закончил филологический факультет и одновременно отделение журналистики (тогда это было явлением далеко не массовым, как в нынешние просвещённые времена), обречённо скреблась корявой веткой пожухлая рябина. Уже второй месяц в редакции «молодёжки» не открывали форточекза городом, на болотах, которые от города тянулись по-над Волгой почти до самого Ржева, горели торфяники.

Ветер, прилетавший с горящих болот, гнал к нам едкий удушливый дым и запах гари. Телевизионное «Время», начинавшееся с подборок о досрочном выполнении пятилетнего плана, сообщало непривычную для уха «чернуху»  дикторы со скорбными лицами читали тексты о провалившихся при тушении пожаров бронетранспортёрах и даже о таком неслыханном ранее происшествии, как задымлении Москвы, столицы нашей бескрайней Родины. Задымили её наши торфяные болота.

Дым за окном напоминал мне кадры военного фильма.

Молодой с форсом захлопнул красную книжицу перед моим носом, сказал, улыбаясь:

 Горим, значит, братец. Горим

 Торфяники горят за городом, а дым слёзы вышибает,  пытаясь скрыть свой страх, хрипло ответил я.

 Горим, горим,  повторил уже без улыбки пришелец с корочкой (век бы мне её не видать).

«Чего это он так на меня смотрит? И жмёт интонацией на слово «горим», с чего бы это, а?  подумал я, глядя на улыбающегося сотрудника органов.

Странная улыбка, пронеслось у меня в голове. Так, наверное, улыбаются своим жертвам палачи, понимая, что приговорённый к казни уже не представляет для азарта охотника никакого интереса. Когда так улыбаются люди с красными корочками, ничего хорошего ждать уже не приходится. Как он сказал? «Горим, братец, горим?» Конечно, он не о пожарах на торфяниках Что ему эти пожары и дымыон не из пожарной охраны, пронеслось в голове. Онследователь того самого комитета, чья аббревиатура состояла из трёх пугающих любого советского человека букв.

Я сразу догадался о причине их визита ко мне, новоиспечённому заведующему отделом пропаганды молодёжной газеты, но, как страус прячет голову в песок, старательно гнал эту догадку от себя прочь. Мало ли что могло привести следователя КГБ и его молодого помощника, этих Холмса и Ватсона, в кабинет газетчика? Может, какой материал о контрпропаганде принёс. Конечно же, принёс! Вот и улыбается не загадочно, а обычно. Как улыбаются люди. Как Христос училбудьте просты, как голуби И лицо у него самое обычное, не злое. Даже мудрое лицо. «Будьте просты, аки голуби и мудры, аки змеи». И глаза меня не сверлят буравчиками обитателей «нехорошей квартиры», как у чекистов в булгаковском «Мастере и Маргарите». Обычный, нормальный человеческий взгляд. И чего я так струхнул? Смешно, право Нет, не смешно. Совсем не смешно. А во ртуочень кислобудто вместе с клюквой и противного до рвоты клопа раздавил.

Моё другое я, моё внутреннее «ego», врало мне во спасение, успокаивая меня. И другой мой голос говорил мне примерно так:

«Нечего тебе, старичок, бояться: у тебя папавчерашний особист, бывший армейский контрразведчик, подполковник советской Армии. Фронтовик с двумя орденами Красной Звезды и иконостасом медалей на груди Чего тебе бояться? Тебе, такому талантливому, даже даровитому, год проучившемуся в аспирантуре и бросившего филологическую науку ради жизнеутверждающей советской журналистики! Ты целый год проходил на Дальнем Востоке, когда призвали в СА, армейскую школу печати. Сначала в «дивизионке» с таким оригинальным названием«На боевом посту», а затем в окружной газете «Суворовский натиск». Тебе ли бояться людей из органов? Ты же всегда был патриотом и законопослушным гражданином своей страны, а когда на дружеских пирушках называл её «совдепией», рассказывал анекдоты про Брежнева, то это пустяк. Ты просто шутил, не больше тогоВсе понимали, что этотвои безобидные шутки. Клапан для спуска пара, чтобы котёл не разорвало от высокого давления

Шутки записного газетного шута. А какой с шутов спрос? Только юродивым и дозволялось правду царям говорить. Успокойся, парень, каким-то подрагивающим голосом успокаивал меня «другой я». Ты же не диссидент какой-нибудь, протестующий против высылки из страны Солженицына Какой из тебяинакомыслящий? Простомыслящий человек. Да, мыслящий. Но не «инако», ибо любая власть, какой бы она ни была свободной на словах, всегда будет косо поглядывать на человека с опасным для неё клеймом«инако». Ну, не герой, не герой!.. Один из миллионов конформистов, которые иногда предпочитают освежиться лёгким ветерком из форточки».

Но другой alter ego, всегда сидевший во мне глубже того, первогооптимиста в розовых очёчкахуже злорадно нашёптывал в другое ухо: «Что, доигрался, милый?!. Вволю начитался своего «великого» Булгакова? Узнал, почём фунт свободы у записного антисоветчика Солженицына? Говорил же тебе и не раз, голова садовая! Теперь заплатишь по полной и за Мастера, и за Маргариту, и за «Раковый корпус», и за Библию, выпущенную, как и твои запрещённые любимые книжки, издательством «Посев» за кордоном нашей любимой РодиныА про мордовские лагеря слыхал по «чужим голосам?»

 Запрещённые книги при вас?  просто спросил пожилой следователь, как спрашивают приятеля: «У тебя не найдётся трояка до получки?»

Я молча покачал головой.

 Советую выдать антисоветскую пропаганду добровольно,  сказал молодой с некоторым нажимом на слово «добровольно».

 Где Солженицын и Булгаков?  равнодушно спросил пожилой кэгэбист, которого я уже про себя окрестил«старшой».

 Вы имеете ввиду писателей?  спросил я, глупо улыбаясь.  Булгаков, к сожалению, умер Солженицына никогда в глаза не видел, но, по слухам, он ещё жив.

 Да он под дурака косит!  бросил молодой и покатал желваки на татарских скулах, как это делали западные киногерои.  Давай собирайся, «завотделом пропаганды».

Молодой выделил интонацией мою должность с брезгливым выражением лица. Господи, в каком дурацком фильме я это уже видел и слышал«давай, собирайся!».

 Зачем?  спросил я, не веря, что этот банальный сюжет из фильма посредственного режиссёра происходит именно со мной.

 В наш дом,  улыбнулся помощник следователя.  На Набережной Волги.

 На чёрной «Волге»? С вещами?  оттягивал я время.

Молодой снял с деревянного лица улыбку и звонко стукнул кулаком по моему столу. На пол посыпались прочитанные мною гранки из типографии.

 С вещами! Цвет машины тебя интересовать не должен.

Молодой усмехнулся:

 Начитались про «Чёрного ворона». Тебя уважительно, на «Волге» повезут, гражданин читарь.

Уже в серой «Волге», в которой ехал с оперативниками КГБ в их дом на Набережной Волги, старался вспомнить, кто последним брал в руки, читал, листал моё бесценное достояние, мою гордость как заядлого книгочея, обернувшаяся вдруг бедой? Кто же из коллег «стуканул» в органы?

* * *

 О чём задумался?  спросил меня пожилой гэбешник, сидевший рядом с шофёром.