Не хватит ли тебе мечтать в одиночестве, Элизабет? Господин Шрамм все-таки пришел к нам
Фриц поднялся со стула и восхищенно загляделся на очаровательное создание.
Моя племянница Элизабет Хайндорф. Господин Шрамм, наш дорогой друг, представила их госпожа Хайндорф.
Два синих глаза взглянули в лицо Фрица, и узкая рука легла в его руку.
Я немного опоздал, извинился Фриц.
Вас легко понять. Когда кругом так красиво, совсем не хочется общаться.
И все жев такие минуты тоже тянет к людям.
По сутик человеку, которого и на свете-то нет.
Может быть, к человечеству в этом одном человеке.
К чему-то безымянному
Наша самая светлая тоска никогда не имеет имени
Это причиняет такую боль
Только в самом начале Позже, когда все уже знаешь, научаешься быть скромнее. Жизньэто чудо, но чудес она не творит.
О нет, творит! Глаза Элизабет сияли.
Фрица тронула ее горячность. Он вспомнил свою юность, когда он с той же искренностью произносил те же самые слова. И ощутил горячее желание сделать так, чтобы этому прелестному существу не сломали его веру в чудо.
Верите ли вы, что в жизни бывают чудеса, милая барышня?
О да!
Сохраните эту веру! Несмотря ни на что! Вопреки всему! Она справедлива! Не хотите ли сесть рядом?
Фриц подвинул для нее кресло. Элизабет уселась.
А вы, господин Шрамм, верите в чудо?
Фриц несколько секунд молча смотрел на нее. Потом сказал четко и ясно:
Да!
Госпожа Хайндорф подала знак слуге. Тот принес на подносе сигары, сигареты и ликер.
Можете курить, господин Шрамм, кивнула она Фрицу.
Это моя слабость, сказал Фриц и взял сигарету.
Пауль, принесите и мне сигарету! крикнула советница.
Сигару тихонько шепнул слуге Фриц. Тот ухмыльнулся и подал советнице коробку черных гавайских сигар.
Может, вы принесете мне еще и трубку? возмущенно фыркнула та.
Увидев, что Фриц засмеялся, она уловила заговор между ними и погрозила пальцем.
Вы тоже курите? спросил Фриц у Элизабет.
Нет, я не люблю, когда женщины курят.
Вы правы. Не каждой женщине это идет. Вам лично совсем не пойдет!
Что он говорит? воскликнула советница, заподозрив еще одну шпильку в свой адрес.
Мы говорили о курящих женщинах
Ну, вы, художник, вряд ли отличаетесь узостью взглядов.
Верно, но я смотрю на это с художественной точки зрения.
Как это?
Разные бывают курильщики.
Но в любом случае они окружают себя дымовой завесой, то есть наводят туману, улыбнулась хозяйка дома.
Тут уж засмеялась и советница:
Потому-то мужчины и курят так много, не правда ли, господин Шрамм?
Конечно. У мужчин курениепотребность, а у женщинкокетство!
Ах, вот как! Вы считаете, что сигарета не доставляет нам никакого удовольствия? Что мы не способны ощутить ее вкус?
Этого я не думаю. Но женщина может к чему угодно привыкнуть и от чего угодно отвыкнуть, если полагает, что это ей идет или нет.
Значит, курение мне идет, иронично улыбнувшись, заметила советница.
Я сказал: если она полагает! Это еще не значит, что так оно и есть.
О, маэстро, как вы жестоки.
Вы, сударыня, находитесь над схваткой. Ведь причина курения у женщин уже указывает, какой женщине можно курить. Именно той, которая кокетничает.
Вот и отлично, усмехнулась советница и жадно затянулась.
Женщина ангельского типа с сигаретой во рту смотрится не эстетично. А демонический тип может благодаря сигарете выглядеть весьма обольстительно. И вообщечерноглазой брюнетке курение идет больше, чем светловолосой. Женщины инстинктивно чувствуют это. Вот почему на юге гораздо больше заядлых курильщиц.
Я этого не люблю, заметила Элизабет. Сквозь открытое окно издалека донеслось пение.
Разговор перешел на обыденные темы. Фриц в задумчивости откинулся на спинку кресла, окутавшись колечками голубоватого дыма. Он думал о своей неоконченной картине, стоявшей на мольберте. Она должна была называться «Спасение» и изображать сломленного горем мужчину и девушку, нежно гладящую его по волосам. Для мужчины он уже нашел натурщика. И теперь ожидал, когда счастливый случай поможет ему подобрать модель для девушки. Она должна быть воздушной и очень доброй. Но пока ничего определенного не встретилось. Руки ее должны излучать свет, доброту и радость. Погруженный в свои мысли, Фриц взглянул в сторону Элизабет. Вот кто мог бы стать этой светоносицей, полной тихой сдержанной силы. Ее тонкий, нежный профиль на фоне темного гобелена напоминал добрую сказку Эйхендорфа.
Тут Элизабет немного склонила головку.
Фриц вдруг весь напрягся. Вот она Вот онаименно та, которую он искал, девушка для его картины. Он даже подался вперед. И само лицо, и его выражениевсе такое, как надо. Он решил, что сразу же улучит минутку и поговорит об этом с госпожой Хайндорф.
Задумавшись о своем, он совсем пропустил мимо ушей разговор за столом. А ораторствовал большей частью молодой поэт, до того державшийся скромно и молчаливо.
Теперь же он говорил без умолку, причем очень возбужденно жестикулировал, назвал Гёте филистером, а его житейскую мудрость «уютом прикаминной скамеечки».
Фриц усмехнулся. Вечно эта трескотня, этот перезвон бубенцов Между тем жизнь спокойно течет себе дальше.
Молодой поэт принялся за Эйхендорфа:
Эйхендорфэта сентиментальная романтическая размазнядавно устарел
Но тут Элизабет перебила его речи:
А я люблю Эйхендорфа!
Юноша умолк, смешавшись.
Да, продолжала Элизабет, он намного душевнее, чем многие современные поэты. Ему совсем не свойственно пустозвонство. И он так любит лес, так любит бродить пешком!
Готов вас поддержать, вступил в разговор Фриц. Я тоже очень люблю его. Его новеллы и стихи полны неувядаемой красоты. Он очень немецкий поэт! И при этом лишен национальной узости. Нынче это большая редкость. Сколько раз еще до поездки в Италию я повторял в уме или бормотал ночью вслух его строки:
Как золото звезды блистали,
А я был так одинок.
Вслушивался я в дали,
Где пел почтовый рожок.
В сердце моем тревога,
Виски мои горячи
Кого прельстила дорога
В роскошной летней ночи?
Вы были в Италии медленно промолвила Элизабет.
Эта тоска по Италии почему-то сидит в нас, немцах, заметил Фриц. Во всех поголовно. Вероятно, она, эта тоска по итальянскому солнцу, коренится в двойственности немецкой душиточно также, как и тоска по мраморному храму Акрополя. И Гогенштауфены из-за своей любви к Италии потерявшие империю и жизнь, от Барбароссы вплоть до юного Конрадина, казненного итальянскими палачами, и наши художники, поэты, Эйхендорф, Швинд, Гейнзе, Мюллер Гётеего «Миньона»
Ты знаешь край затянула было советница.
Спой-ка нам это, Элизабет, попросила госпожа Хайндорф.
Ничуть не жеманясь, Элизабет направилась к роялю.
Откинувшись на спинку стула, Фриц слушал и не мог оторвать взгляда от изящной головки с тяжелым узлом золотых волос на затылке, окруженной нежным мерцающим ореолом света.
Ты знаешь край
В саду зашумели кроны деревьев. Сквозь тихие звуки вступления вновь зазвучал чистый девичий голос:
Ты видел дом
Наступила тишина. Медленно растаял в воздухе последний аккорд. Элизабет встала и вышла на террасу.
Молодой поэт пробасил:
Но это же прекрасно!
Какое-то время все молча оставались на своих местах, затем советница предложила гостям разойтись. Но хозяйка дома все еще не хотела отпускать Фрица, ведь он пришел так поздно.
И Фриц остался, поджидая, когда хозяйка дома проводит гостей.
Тут в гостиную вернулась Элизабет. Фриц только собрался поблагодарить ее за пение, как вдруг заметил, что она плачет. В испуге он схватил ее за руку.
Да нет, пустяки, пробормотала Элизабет, сущие пустяки. Просто на меня что-то нашло. Душа была так полна, что я вышла на террасу. Услышала внизу девичий смех и низкий мужской голос. И тут вдруг накатило. Не говорите тетушке, к тому же все уже и прошло.