В саду появляется Макс Вайль. Он размахивает газетой и кричит:
В Берлине революция!
Хеель оборачивается.
Вздор, говорит он резко. В Берлине попросту беспорядки.
Но Вайль, оказывается, не договорил:
Кайзер бежал в Голландию.
Мы смотрим на него во все глаза. Вайль, несомненно, спятил. Хеель багровеет и кричит:
Врешь, негодяй!
Вайль протягивает газету. Хеель комкает ее и с бешенством смотрит на Вайля. Он ненавидит его, потому что Вайль еврей и потому что он уравновешенный человек, который вечно сидит где-нибудь, склонившись над книгой, Хеель желихой рубака.
Вздор, вздор, вздор! шипит он, уставившись на Вайля так, словно хочет проглотить его.
Макс расстегивает куртку и вытаскивает из нагрудного кармана вторую газетуэкстренный выпуск, Хеель взглядывает на нее, вырывает из рук Вайля, рвет на мелкие кусочки и уходит в дом. Вайль подбирает обрывки, составляет их и читает нам последние новости. Мы сидим, как ошалелые. Никто ничего не понимает.
Он будто бы хотел избежать гражданской войны, говорит Вайль.
Ерунда! восклицает Козоле. Посмели бы мы раньше даже произнести такое. Эх, черт! За кого только кровь проливали?!
Юпп, ущипни меня; может, мне все это снится, покачивая головой, говорит Бетке.
Юпп констатирует, что Бетке бодрствует.
Значит, говорит Ветке, это правда. И все-таки я ничего не понимаю. Сделал бы кто-нибудь из нас такое, его сразу поставили бы к стенке.
О Веслинге и Шредере лучше и не думать, говорит Козоле, сжимая кулаки, не то прямо лопнешь с досады. Вспомнить этого Шредераптенец желторотый, детеныши расплющен в лепешку. А тот, за кого он умирал, улепетывает! Блевотина треклятая! Он ударяет каблуком по пивной бочке.
Вилли Хомайер пренебрежительно машет рукой.
Поговорим-ка лучше о чем-нибудь другом, предлагает он. Этот человек для меня больше не существует.
Вайль сообщает, что во многих полках образованы советы солдатских депутатов. Офицерам больше не подчиняются, с них срывают погоны.
Он предлагает образовать у нас такой же совет, но не находит отклика. Мы не желаем ничего организовывать. Мы хотим домой. А домой доберемся и так.
В конце концов мы все-таки выбираем трех уполномоченных: Адольфа Бетке, Макса Вайля и Людвига Брайера.
Вайль требует, чтобы Людвиг снял погоны.
Видно, у тебя не все дома устало говорит Людвиг и пальцами стучит себя по лбу.
Бетке отстраняет Вайля.
Брайер свой парень, коротко говорит он.
Брайер пришел в нашу часть добровольцем и уже на фронте был произведен в офицеры. Он на «ты» не только с намис Троске, Хомайером, Брегером и со мной (это естественномы однокашники), но и со старшими солдатами, когда поблизости нет никого из офицеров. И это ставится ему в большую заслугу.
Ну, а Хеель? упорствует Вайль.
Это нам понятнее. Хеель частенько придирался к Вайлю, и не удивительно, что Вайлю хочется теперь насладиться своим торжеством. Нам-то на это наплевать, Хеель бывал, правда, резок, но он всегда рвался в бой, точно Блюхер, и держался молодцом. Солдат такие вещи ценит.
А ты сходи, поговори с ним, говорит Бетке.
Да не забудь захватить с собой бинтов и ваты! кричит вдогонку Тьяден.
Но дело оборачивается иначе. Хеель как раз выходит из конторы, когда Вайль собирается туда войти. В руках у Хееля несколько печатных листков. Он указывает на них Максу.
Все верно, произносит он.
Вайль заговорил. Когда он упомянул о погонах, Хеель вскинулся. Мы уверены, что скандал вот-вот разразится, но ротный, к нашему удивлению, говорит:
Вы правы.
Он подходит к Людвигу и кладет ему руку на плечо:
Вам, Брайер, пожалуй, не понять этого. Солдатская шинельтеперь это все. Остальное было да сплыло.
Никто из нас не проронил ни слова. Это не тот Хеель, которого мы знаем, который ночью выходил на дозор с одной только тростью и считался у нас заговоренным от пуль. Человек, стоящий перед нами, говорит с трудом и едва держится на ногах.
Поздно вечером, когда я уже сплю, меня будит шепот.
Ты спятил, слышу я голос Козоле.
Уверяю тебя, возражает Вилли. Пойди сам посмотри.
Они как сумасшедшие вскакивают и выходят во двор. Яза ними. В конторе свет. Видно все, что там делается. Хеель сидит у стола. Перед нимего китель. Погонов нет. Хеель в солдатской куртке. Он обхватил голову руками инет, это совершенно невероятно Я делаю шаг вперед, чтобы убедиться, Хеель, Хеель плачет!
Вот так штука! шепчет Тьяден.
Прочь! говорит Бетке и дает Тьядену пинка. Смущенные, мы на цыпочках возвращаемся назад.
На следующее утро узнаем, что какой-то майор в соседнем полку, услышав о бегстве кайзера, застрелился.
Хеель появляется. У него серое, измученное бессонницей лицо. Тихо отдает он необходимые приказания и уходит. У всех кошки скребут на душе. У нас отняли последнее, чем мы держались. Мы потеряли почву под ногами.
Чувствуешь себя так, точно тебя и в самом деле предали, угрюмо говорит Козоле.
Сегодня мы не те, что вчера. Мрачные, строимся мы в колонны и вновь пускаемся в путь. Одинокий отряд, брошенная армия. Шанцевые инструменты монотонно позвякивают при каждом шаге: все напрасно все напрасно
Только Леддерхозе весел, как дрозд. Он продает консервы и сахар из своих американских запасов.
К вечеру следующего дня мы добираемся до германской границы. Только теперь, когда вокруг не слышно французской речи, мы начинаем верить, что мир в самом деле наступил. В глубине души мы все время боялись внезапного приказа повернуть назад и снова идти в окопы: к хорошему солдаты всегда относятся с недоверием и правильней с самого начала рассчитывать на худшее. Но вот мало-помалу нас охватывает тихий трепет.
Мы входим в большую деревню. Через улицу перекинуто несколько увядших гирлянд. Видимо, здесь проходило столько войск, что для остатков армии уже не было охоты стараться. Нам приходится поэтому довольствоваться двумя-тремя намокшими от дождей плакатами с выцветшей надписью: «Добро пожаловать!», украшенной растрепанным венком из бумажных дубовых листьев. Народ так привык к виду проходящих войск, что едва глядит нам вслед. А для нас все ново, мы изголодались по доброму слову, по приветливому взгляду, хотя и утверждаем, что нам плевать на такие нежности. По крайней мере девчонки-то могли бы остановиться и приветливо помахать нам ручкой! Тьяден и Юпп пытаются окликнуть одну-другую, но успеха они не имеют. Наверно, мы слишком заросли грязью. В конце концов оба умолкают.
Только дети идут с нами. Они цепляются за наши руки и бегут рядом. Мы кормим их шоколадом, маленькими кусочками, нам хочется, естественно, принести немного сладкого и домой.
Адольф Бетке держит на руках маленькую девочку. Она тянет его за усы, как за вожжи, Адольф строит смешные гримасы, девочка заливается хохотом и хлопает его ручонками по лицу. Адольф задерживает ручку и показывает мне, какая она крохотная.
Он больше не строит гримас, и девочка начинает плакать, Адольф пытается ее успокоить, но она плачет сильней и сильней, и он спускает ее на землю.
Мы стали, верно, настоящими пугалами, ворчит Козоле.
Ну, еще бы. От окопного рыла хоть кого жуть возьмет, говорит Вилли.
От нас пахнет кровью В этом все дело, говорит Людвиг Брайер.
Вот помоемся, мечтает Юпп, тогда, наверное, и девчонки будут поласковей.
Ах, если бы достаточно было только помыться, задумчиво откликается Людвиг.
Раздосадованные, движемся мы дальше. После стольких лет войны мы не так представляли себе возвращение на родину. Думали, нас будут ждать, а теперь видим: здесь каждый по-прежнему занят собой. Жизнь ушла вперед и идет своим чередом, как будто мы теперь уже лишние. Деревня эта, конечно, еще не вся Германия, но досада подступает к самому горлу, и тень набегает, и в душу закрадывается странное предчувствие.
Телеги громыхают мимо, возницы покрикивают, люди мельком взглядывают на нас и спешат дальше, занятые своими мыслями и заботами. Бьют часы на колокольне, и сырой ветер дышит нам в лицо. И только какая-то старушка в чепце с длинными лентами обегает без конца наши ряды и робко расспрашивает всех о некоем Эрхарде Шмидте.
Под постой нам отводят огромный сарай. Но, хоть мы и отмахали десятки километров, спать никому не хочется. Мы отправляемся в трактиры.