Ну, Ольга Владимировна, конечно, не мать года Но все-таки, я уверена, беспокоится о тебе.
На губах Евы появляется вымученная улыбка.
Слава Богу, о компании она беспокоится сильнее, и большую часть времени мне есть, чем дышать.
Она купила тебе Lexus RX, гримасничает Дашка, чтобы хоть как-то развеселить подругу.
Ева мягко смеется.
Да. Но из-за перелома я вынуждена передвигаться на такси.
Скажи спасибо, что не в инвалидном кресле, хохочет Захарченко.
Кому? Любаше? полностью расслабляется Ева. Что ж вздыхает девушка. А затем, поднимая сломанную руку, торжественно произносит: Спасибо, сучка, что у тебя всего лишь красный пояс по каратэ, а не черный.
У Любаши сломана челюсть, напоминает ей Даша. А это намного хуже, чем перелом руки.
Определенно, соглашается Исаева. Вздыхает, принимая серьезный вид: Ты все равно группе передай, что это наши с ней терки. Они не при делах. Тем более, сейчас, когда я учусь в другой академии.
Кстати нерешительно начинает Даша. Леонид Борисович просил передать, что после случившегося не желает видеть тебя в секции.
Ева фыркает.
Мне и без Леонида Борисовича дел хватает. Давно хотела бросить каратэ.
Ну и ладно
* * *
Господи, когда же ты перестанешь нас позорить, Ева? влетая в комнату дочери, раздраженно восклицает Ольга Владимировна. Приблизившись к письменному столу, за которым находится Ева, швыряет перед ней газету. Я просила тебя оставаться дома, пока не сойдет синяк!
Даже не шелохнувшись под гневным взглядом матери, Ева невозмутимо изучает статью.
«Очередное ЧП с дочерью морского полубога Павла Исаева».
Ракурс на фотографии выбран весьма похвально: хорошо заметен и фиолетовый синяк под глазом, и рука в гипсе.
Ева широко улыбается, бессердечно насмехаясь над матерью. Девушку искренне забавляет манерность Ольги Владимировны, ее зависимость от общественного мнения, одержимость своим социальным статусом.
Да. Плохо получилось, безразлично комментирует она.
Затем медленно отодвигает газету на угол стола и, возвращаясь к своему увлечению, задумчиво перебирает рассыпанные мелкокалиберные пазлы. Давно миновали те времена, когда у Евы дрожали губы при появлении матери.
С возрастом она выработала идеальную тактику поведения. Никогда не спорить с матерью. Никогда ничего не доказывать. Никогда не пытаться объяснить. Ибо все перечисленное с Ольгой Владимировной бесполезно.
Девушка смотрит то на сложенную половину картинки, то на имеющиеся не пристроенные детали. Усложняя себе задачу, она всегда собирает пазлы без образца, «вслепую».
Ева? раздраженно окликает мать.
Ей приходится оторваться от своего занятия и посмотреть в лицо Ольге Владимировне. Ведь она не уйдет, не получив желаемого.
Я не виновата, что всем есть дело до моей личной жизни, мама. Была бы я из «нормальной» семьи, никому бы в голову не приходило следить за мной с фотоаппаратом, сухо поясняет Ева, ни на октаву не повысив голос.
Ольга Владимировна сжимает челюсти настолько сильно, что у нее белеет кожа на скулах, и губы превращаются в тонкую полоску.
Как жаль, что ты не ценишь то, что имеешь с рождения, цедит она. Тысячи были бы счастливы жить так, как ты! Ты же продолжаешь называть нас «ненормальными». Чего тебе не хватает, Ева?
Глаза матери блестят предательской влагой. Но Ольга Владимировна изящно шмыгает носом и быстро справляется с эмоциями.
Чего, мамочка? повторяет девушка. Как говорит Антон Эдуардович, намеренно упоминает своего психотерапевта, зная, что мать угнетает «неполноценность» дочери, и добивается своего Ольгу Владимировну практически перекашивает, у меня избыток энергии. Вот я ее и расходую. Не могу же я сидеть дома сутками. За два дня чуть с ума не сошла. А ты не расстраивайся, мамочка, снисходительно просит девушка.
Не расстраиваться? Как мне не расстраиваться, Ева?
Бросив короткий взгляд на разъяренную мать, девушка снова усмехается. Пристраивает очередную частичку пазла на место.
Неужели так трудно быть нормальной, Ева? устало вздыхает Ольга Владимировна. Почему ты постоянно во что-то влезаешь?
«Будь нормальной, ЕВА!
«Боже, что ты за наказание Господнее?»
«Когда же ты станешь нормальным ребенком?»
«Нам очень стыдно за тебя, Ева. Ты позор для нашей семьи!»
«Ева-Ева Только посмотри на себя»
«У меня от твоих выходок когда-нибудь сердце остановится!»
«У всех дети, как дети, только у нас дьяволенок».
Ева прикладывает все усилия, чтобы сохранить относительную неподвижность. У нее ускоряется пульс, колотится сердце и зудит все тело. Ей хочется смахнуть все со стола и вскочить на ноги! Ей хочется кричать!
Она так сильно сдерживает себя, что поджимаются пальцы ног, и стопу прорезает судорога. Ее подмывает, как в детстве, лихорадочно заерзать ступнями по ковровому покрытию. Но она сжимает зубы и медленно ставит «на место» пазл. Торопливо облизывает губы и поднимает взгляд на Ольгу Владимировну.
Потому что я не робот, мама. Я не робот, в голосе Евы сквозят огорчение и усталость, но она быстро проглатывает эти чувства. Далее говорит хладнокровно и официально, как ее учили с детства: Мне очень жаль, что я тебя огорчила. Я прошу прощения.
Лицо Ольги Владимировны смягчается. Она качает головой, отчего завитки ее волос плавно колышутся.
Ты безответственна, Ева. Ты слишком безответственна, сурово говорит мать. Мы с отцом столько для тебя сделали! Мы дали тебе целый мир, высокопарно разводит руками. Все у твоих ног. Любые возможности открыты.
Ты права, мама.
Ольга Владимировна одобрительно кивает.
Научись, наконец, нам соответствовать.
Правая нога Евы дергается и ударяется о коробку с журналами. Мать, замечая это, прикрывает глаза и терпеливо вздыхает.
Внутри Евы барабанят эмоции, но она, цепенея телом, натянуто улыбается.
Обязательно, мама.
Переоденься и спускайся ужинать, говорит Ольга Владимировна, окидывая недовольным взглядом растянутую футболку дочери. Отец уже на подъезде.
Я не закончила, кивает Ева на пазлы, в надежде, что мать разрешит ей собрать картинку.
Но та с нажимом повторяет:
Переоденься и спускайся.
Хорошо.
Ужинают Исаевы в большой столовой. Если оказаться здесь простым гостем, то интерьер, несомненно, впечатлит своей красотой и дороговизной. Пол и задняя стена помещения инкрустированы сверкающей зеркальной мозаикой. Передняя, полностью стеклянная стена, открывает вид на беспокойное, темное в это время суток, море. Углы комнаты закрыты массивными вазонами с необычными живыми цветами. А в центре пастельной боковой стены стоят старинные нидерландские часы. Они «идут» внушительно и гулко, отмеряя каждый час маятниковым боем.
За светлым гранитным столом, рассчитанным на двенадцать персон, сидят лишь четверо. Во главе отец Евы Павел Алексеевич. По правую руку от него, ее дедушка Алексей Илларионович. С левой стороны, Ольга Владимировна и следом за ней Ева.
Первые двадцать минут ужина мать с отцом привычно ведут легкую будничную беседу, а Ева ковыряется ложкой в тарелке с тыквенным крем-супом и отрешенно смотрит на море. Ожидает того негласного часа, когда внимание будет обращено к ней.
И этот момент наступает.
Ева, властно зовет ее по имени отец. Мама говорит, сегодня был твой первый день в академии.
Да, папа, кивает, опуская руки под стол.
И как впечатления?
Все хорошо. Спасибо.
Павел Алексеевич берет бокал с красным вином. Медленно отпивает, задерживая жидкость во рту. Проглатывает и жестко смотрит на Еву.
Надеюсь, ты хоть «мореходку» сможешь закончить? с резким стуком ставит бокал на стол и трет подбородок рукой.
Ева пылает от смущения и негодования под его взглядом, но не может подобрать правильных для отца слов. Сказать же, что думает не смеет.
Внезапно на всю столовую гремит громкое чертыханье Алексея Илларионовича. Он, словно маленький ребенок, рассерженно шмякает ложкой в свою тарелку, и тыквенный суп разлетается во все стороны. Попадает и на Евино платье, но она со скрытым восторгом терпит этот факт.