Тишину нарушили часы на рядом стоящей церкви, пробившие полчаса. Жан-Пьер смущенно улыбнулся.
Может, следовало бы пойти в коллеж? сказал он и, добавил с комичной гримасой:
Мы теперь здорово опоздали, и думаю: нас прямиком отправят в «Барбэн».
Жиль ответил ему такой же улыбкой:
В этом можешь не сомневаться! Но не кажется ли тебе, что дело того стоит?
Юноши пустились бежать, стремясь скорее добраться до конца поднимающейся вверх по склону улицы не столько из-за того, что боялись ударов палкой, которые вскоре посыплются на их плечи и в перенесении коих оба были достаточно опытны, чтобы не придавать им слишком большого значения, сколько для того, чтобы согреться.
Однако, когда они увидали двухсотлетний главный портал коллежа Сент-Ив, Жан-Пьер, не произнесший ни слова за все время, что они бежали, резко остановился.
Скажи мне, спросил он Жиля. Ты всерьез говорил там, на набережной, что хочешь уйти в море?
Конечно, ответил Жиль. Но почему ты спрашиваешь?
Ну, тогда слушай! Вечером, когда колокола собора пробьют девять часов, встретимся на углу Рыночной улицы, перед скульптурой «Ванн и его жена» . Не задавай вопросов, добавил он живо, увидев, что Жиль открыл рот. Я отведу тебя в одно местечко, где тебе понравится. Теперь пошли, чтобы нас скорее наказали, и до вечера!
До вечера! Я приду! ответил Жиль.
Для Жиля наказание было удвоено за то, что он пропустил исповедь под таким пустым предлогом, как болезнь. Сверх того ему было приказано по выходе из башни «Барбэн» отправиться в часовню, предстать там перед священником и прочитать двойную порцию молитв, перебирая четки. Жиль безропотно принял все это, поддерживаемый надеждой на новые дали, открытые ему Жан-Пьером. Он решительно пошел на исповедь, но покаялся не во всех своих грехах, впервые таким образом не исполнив нравственных обязанностей, казавшихся ему теперь ненужными и несовместимыми с устремлениями того мужчины, каким он начинал уже становиться.
Итак, с последним ударом часов, пробивших девять вечера, он уже вышагивал по грязным булыжникам маленькой площади, пустынной и темной в этот вечерний час, которую сторожили два деревянных жителя города. Плечи у него побаливали, но сердце было полным надежд. Впервые после прыжка в воды Блаве мысль о Жюдит разжала тиски, в которых она держала, как в капкане, разум юноши. Постукивая подошвами башмаков о мостовую. Жиль мечтал среди этой холодной ночи о будущем, окутанном голубой дымкой приключений.
Жан-Пьер появился из темноты, как чертик из табакерки, произведя при этом не больше шума, чем это сделал бы кот.
Пошли! только и сказал он.
Как и утром, мальчики направились к порту, единственной части города, являвшей в этот час признаки жизни, поскольку Ванн был городом благоразумным и благочестивым, чей распорядок жизни регламентировался боем колоколов собора и монастырей.
Куда ты меня ведешь? спросил Жиль, когда они выходили из ворот Сен-Венсан.
Вместо ответа Жан-Пьер показал на старый дом на набережной, выступ фасада которого нависал, подобно отяжелевшему глазному веку, над двумя небольшими низкими окнами, подмигивавшими в ночи, как два светящихся красным глаза.
Мы идем туда!
Жиль поморщился. Хотя он и не бывал никогда в портовых тавернах, но достаточно хорошо был знаком с городом, чтобы знать, что кабачок «Красный горностай» пользуется отвратительной репутацией.
Хозяина кабачка звали Йан Маодан, и он крайне снисходительно относился к подбору
своих клиентов, поскольку и сам когда-то, в пору своей бурной молодости, «косил траву на большом поле» в течение трех самых лучших лет своей жизни, что лишь придало больше силы его рукам, гибкость которых не уступала, их ловкости. В его кабаке каждый находил то, за чем пришел: контрабандист, искавший здесь пополнения своего экипажа, ревнивый муж в поисках кого-нибудь, кто стал бы шпионить за его женой, и даже главарь шайки, желающий обновить свое войско, прореженное правосудием и стражниками сенешаля, все могли быть вполне уверены, что найдут тут предмет своих поисков. Однако в кабачке крайне редко попадались ученики коллежа Сен-Ив. Поэтому, увидев, что его товарищ всходит по ступеням, ведущим к низенькой двери, с ловкостью завсегдатая, Жиль не выдержал и схватил его за руку.
Ты уже бывал здесь? спросил он строго.
Жан-Пьер пожал плечами и отвернулся, но в голосе его послышался вызов.
Конечно! ответил он. Если хочешь отплыть втайне, нельзя быть чересчур разборчивым. Здесь мы найдем человека, который может нам помочь
Ты знаешь репутацию «Красного горностая».
Но подумал ли ты, что будет, если твой отец или отец настоятель узнают, что тебя тут видели?
Успокойся, я обо всем подумал. Не разбивши яиц, не сделаешь яичницы! Если боишься за свою репутацию, то свободно можешь повернуть назад. Только в таком случае не лучше ли тебе все-таки сделаться священником?..
Если мне понадобится совет по поводу моего будущего, то я спрошу у тебя! парировал Жиль сухим тоном. Я иду с тобой. Ты, видно, знаешь, что делаешь.
Последовав за своим товарищем, он вошел в таверну, как будто нырнул в воду, затаив дыхание. Он думал, что увидит там подобие ада, полного шума и ярости, полного драк, криков и пьяных песен. Однако шума там было не больше, чем в классе коллежа Сент-Ив.
С порога он увидал плавающие в голубых клубах дыма из множества трубок спины людей в разнообразного цвета одеждах, головы более или менее отталкивающего вида, склоненные над столами, куда эти люди ставили локти и стаканы с ромом. Все они вели разговоры между собой сдержанными голосами, обсуждая втихомолку свои дела, в большинстве своем крайне темного свойства, тем не менее представлявшие для них огромный интерес. Несмотря на присутствие двух служанок, сновавших с тяжелыми подносами по залу в платьях, столь бесстыдно открытых, что Жиль в смущении отвел взгляд, место это не вызывало ни малейшей мысли о развлечениях.
Сам Йан Маодан, опершись кулаками на засаленную стойку орехового дерева, обводил взглядом всю компанию с видом императора, от чьего ока ничто не может укрыться. При виде обоих мальчиков лицо его искривилось гримасой, с большой натяжкой она могла бы сойти за улыбкуи, пройдя через зал, он остановился у столика в глубине, за которым сидел только один человек.
Эй, нантец! крикнул он. К тебе гости!..
Человек, к которому обратился Йан Маодан, вздрогнул, изобразил на своем лице улыбку, подходящую ему как роза крокодилу, и, сняв со своей конусообразной головы треуголку, великолепно украшенную золотым галуном, но явно принадлежавшую ранее какому-то другому человеку, грациозно взмахнул ею, адресуясь к мальчикам, пробиравшимся между столиками.
Наконец ты пришел, малыш! сказал он, пришепетывая, открыв ряд почерневших пеньков, среди которых сверкали три зуба, оставшиеся удивительно белыми. Ты пришел сказать мне, что ты надумал?
Да, мосье! Я решился!
Треуголка вновь вежливо качнулась.
Хорошо! А это кто с тобой?
Друг! последовал ответ. Мы из одного класса. Он тоже решился
Минутку! прервал его Жиль. Я бы хотел все-таки выяснить, на что же я решился?
Человек из Нанта ему не понравился. Вдруг сузившимися ледяными глазами сине-стального цвета Жиль стал рассматривать его лицо, как будто пытаясь вызнать его самые тайные мысли. Он увидел заостренный череп, мясистое лицо со слишком широкой улыбкой, длинный нос с раздвоенным кончиком, маленькие черные глазки, блестящие, как гагатовые бусинки. Однако лицо нантца было чистым, гладко выбритым, неприятным в нем были лишь бегающие глаза, взгляд которых невозможно было поймать, а также раздражала привычка все время водить кончиком языка по губам, что делало нантца похожим на вылизывающегося кота.
В беспокойных глазах человека из Нанта сверкнул гнев, но лишь на мгновение, и погас, как свеча, задутая ветром. Он пожал плечами и разразился добродушным смехом.
Да отправиться в плавание, черт возьми! Так же, как и этот славный парень, что горит желанием завоевать богатство и славу на морях и океанах и увидеть все великолепие чудес вселенной!
А вы можете дать нам все это? холодно спросил Жиль.
Лицо человека из Нанта омрачилось, и он взглянул на Жан-Пьера с выражением печальной укоризны.
Ах, вот что, мой мальчик! произнес он. Разве ты ему ничего не сказал?
Нет, мосье, ответил на упрек Жан-Пьер. Я думал, что будет лучше, если это сделаете вы!
И потом, вы ведь посоветовали мне помалкивать.
Правда, сынок! Истинная правда! Соблюдение тайныэто большое дело. Моя бедная матушка всегда говорила мне, что в серьезных делах лучше говорить с добрым Боженькой, а не с его святыми! Ну, что же, присаживайтесь, парни! И слушайте меня! Эй, Манон! Два стакана для молодых господ!
Одна из служанок подошла к столу. Машинально подняв глаза. Жиль заметил, что она его разглядывает. Белокурая девушка была довольно хорошенькой и ненамного старше его самого. Молча, но не отрывая от него глаз, она поставила на стол два оловянных кубка и, вздохнув, отошла как бы нехотя. Нантец взялся за стоявшую на столе большую бутыль черного стекла. В воздухе запахло выдержанным антильским ромом, аромат этот наполнил ноздри мальчиков, словно напоминая о тех далеких странах, о которых говорил нантец. Затем человек из Нанта начал выспреннюю речь, долженствовавшую убедить юных слушателей в том, что степень великолепия их будущности зависит исключительно от его личных талантов.
Однако, несмотря на ранее им выказанное человеку из Нанта, Жан-Пьер нашел, что вступительное слово слишком затянулось.
Мы совершенно готовы доказать вам нашу признательность, прервал он красочную речь нантца. Но, пожалуйста, расскажите нам об Америке и об инсургентах!
Жиль, находивший уже человека из Нанта не только отвратительным, но и смертельно скучным, вновь почувствовал интерес к разговору. В классах коллежа Сент-Ив никогда не обсуждали мирские новости, да и жители благородного города Ванн не очень-то интересовались тем, что происходит у каких-то там дикарей по ту сторону Атлантического океана, если это, конечно, не касалось дел, связанных с торговлей. Перипетии войны с Англией, происходившей на «соседнем» море, в глазах жителей города, помнящих, что в нем долгое время заседал парламент Бретани, волновали их гораздо больше. Несмотря на это, юные обитатели Латинской улицы, или улицы Сен-Гвенаэль, кое-что знали об этих событиях, рассказы о которых доходили до них, обрастая по дороге множеством фантастических подробностей. Обычно они немало узнавали о событиях за океаном, бродя вокруг особняка г-на де Лимюра, генерал-лейтенанта Адмиралтейства, или вокруг казарм Уэльского полка .
Вот уже несколько месяцев, а особенно с начала войны с Англией, люди с сочувствием говорили о восстании в Америке тринадцати английских колоний, с 1776 года превратившемся в настоящую войну. Волнения назревали там с 1765 года, когда Англия, ослабленная Семилетней войной и желающая найти средства для выплаты государственного долга в сто сорок миллионов фунтов стерлингов, решила взыскать большую часть этого долга со своих заморских колоний с помощью введения гербового сбора, обязательного при составлении всех официальных документов. Собравшиеся в городе Нью-Йорке делегаты колоний заявили об отказе платить налог, за введение которого они не голосовали. Это вызвало неудовольствие Англии. Мало-помалу возмущение переросло в бунт, американцы потребовали предоставления независимости и вступили в войну против метрополии.
Стало известно, что борьбой этих решительных людей, прозванных в Европе инсургентами, руководил талантливый военачальник, генерал Вашингтон, и что он уже давно обратился за помощью к королю Франции. Тремя годами ранее описываемых событий жители Ванна даже видели посланника инсургентов, который одним декабрьским вечером остановился в гостинице «Коронованный дельфин». Это был уже немолодой человек в очках, плотного сложения, полный добродушия и изящества. Волосы у него были длинные, на лысой макушке сидела забавная меховая шапка. Его сопровождали двое молодых людейего внуки.
Он записался в гостинице под именем Бенджамина Франклина, следующего в Париж. Говорили также, что этот человеквеликий ученый, известный всему миру, который умел останавливать молнию, из чего бретонцы заключили, что он немного колдун. Древний лес Броселианды был достаточно близок, чтобы воспоминание о волшебнике Мерлине оживало безо всякого труда.
Говорили еще, что некий молодой овернский офицер из королевской свиты, настолько же безрассудный, насколько знатный, зафрахтовал корабль, не испросив на то соизволения Людовика XVI, который еще не решился порвать с Великобританией, и отправился сражаться за свободу американцев. Вернувшись из Америки весь израненный, этот офицер все же нашел в себе силы умолять короля, чтобы тот поспешил на помощь инсургентам. Последнее время из казарм расходились слухи о том, что король в скором времени, возможно, ответит на чаяния Американского конгресса и пошлет ему наконец золота и людей, в которых тот так нуждается.
Все эти рассказы кружили головы молодым людям из коллежа Сент-Ив. Прежде всего опьяняли слова «свобода» и «независимость», такие новые и волнующие. И для Жиля, возвратившегося в Ванн с сердцем, полным горечи, эти слова были подобны глотку холодной воды в жаркий день. Он просто бредил приключениями того офицера, которого звали Лафайет, и, не считая Жюдит, в мире не было для него никого, с кем он более страстно желал бы сблизиться.
Так что с момента, когда нантец произнес магические слова «Америка» и «инсургенты». Жиль стал с жадным вниманием вслушиваться в его слова.
Бог мой, эти молодые люди вечно торопятся! вздохнул нантец, осушив свой стакан одним глотком. Я как раз собирался перейти к этому. Но сначала скажи, как тебя зовут, ты, новичок?!
Мое имяЖиль Гоэло! ответил юноша.
Ну что ж, тогда знай, мой мальчик, что в Нанте есть люди, которые верят в освобождение американцев и готовы на все, чтобы им в этом помочь. Во главе у нихнекий господин, богач из богачей, крупнейший нантский арматор, главный смотритель вод и лесов Франции, посессор королевского замка, личный друг знаменитого господина Франклина, живущего в его великолепном особняке в Париже и к тому же онмой хозяин, добавил нантец с гордостью, ясно показывающей, что среди всех этих впечатляющих титулов именно титул «хозяин» был наиважнейшим. Этот господин передал часть своего состояния инсургентам, а сейчас он снаряжает в Нантском порту самый большой из своих кораблей, порт назначения которогоБостон.
Для всех храбрых молодых людей, желающих послужить благородному делу, ищущих приключений и стремящихся сколотить состояние, найдется на нем место. Меня специально назначили отбирать в этих краях тех, кого я сочту наиболее достойными такой судьбы Хотите вы отплыть на этом корабле?