Сидящий на возу крестьянин, лениво усмехаясь, объяснил:
А на кой ляд мне твои гроши? Гроши нынененужные Пшик, одним словом. Дай мне хотя бы две швейные иголки да еще шпульку ниток, и я тебе за милую душу к этому шмату сала добавлю еще шось
И вдруг совсем близко раздался пронзительный крик. Увлекая за собой Кольцова, грузно стуча сапогами, толпа повалила на этот крик, окружила причудливо перепоясанного крест-накрест патронами-лентами здоровенного детину, растерянно озирающегося вокруг. Рядом с ним причитала женщина:
Горжетку из рук выхватил!
Ох, бандюга! Он и вчера таким же манером
Управы на них нет!..
Лисья горжетка, почти новая!.. От себя оторвала, для детей! искала сочувствия толпы женщина, мельком остановившись заплаканными глазами на Кольцове.
Толпа распалялась все сильней, люди размахивали руками, плотнее окружая стоявшего с нагловатым видом грабителя. А тот вдруг, резким движением надвинув на глаза кепку, выхватил из кармана лимонку и занес ее над собой.
А ну, разбегайсь!.. закричал он неожиданно тонким, бабьим, голосом. Подорву всех в три господа бога вашего!..
Кольцов внимательно взглянул в расплывшееся лицо детины, увидел маленький, перекошенный яростью рот, лишенные цвета глаза. «Этот может, подумал Павел, вполне может рвануть». И, стараясь глядеть бандиту в глаза, двинулся на него.
Тот вобрал голову в плечи, еще крепче сжимая в руке гранату. Глаза его беспокойно метнулись по лицу Кольцова.
Тебе шо?
Кольцов коротко взмахнул рукой. Апперкот получился точно в подбородок, как и учил его в разведке бывший боксер Ваня Савельев, по кличке «Джон». Бандит, громко охнув, обмяк и опустился на мостовую, граната с невыдернутой чекой осталась в руке у Кольцова.
Через несколько минут упирающегося грабителя уводил подоспевший патруль, а к Кольцову торопливо подошел тот самый человек в пенсне, который возмущенно торговался с крестьянином.
Посмотрите туда! сказал он заговорщически, движением глаз показывая на двоих в штатском. Те двое фотографируют и, я слышал, разговаривают не по-нашему.
Действительно, двое, судя по одежде иностранцы, как-то странно суетились поодаль. Один из них, более высокий, загораживал спиной своего спутника, а тот из-за плеча навскидку щелкал небольшим, каких Павел и не видел никогда, фотоаппаратом. Явно Европа!
Павел подошел к ним и властно спросил:
Кто такие?
О, сэр, мы имеем мандат! торопливо и на довольно приличном русском отозвался один из иностранцев, высокий, сухощавый, с квадратной челюстью. Да-да, документ от вашей власти! Он готовно достал документы, протянул их Кольцову и чуть высокомерно представился: Корреспондент английской газеты «Таймс». А это, англичанин с гостеприимной улыбкой указал на своего товарища, это мой французский коллега э-э знаменитый корреспондент еженедельника «Матэн». Наши читатели как это очень интересуют себя, что происходит в России.
Кольцов стал просматривать документы. Но они оказались в порядкевсевозможные печати подтверждали это. Кольцов вернул документы владельцам.
Чем вас мог заинтересовать этот мародер?
Уличная сценка жанровый снимок всего лишь поспешно объяснил англичанин, но глаза его смотрели обеспокоенно.
Корреспондент еженедельника «Матэн» произнес несколько фраз по-французски и уставился на Кольцова. Англичанин с готовностью перевел:
Мой коллега говорит, что он, э-э, намерен дать материал о ваших как это тут англичанин досадливо щелкнул пальцами, продовольственных затруднениях. Он говорит, что это заставит капиталистов раскошелить себя и они пришлют вам много-много продуктов.
До Рождества как будто еще далеко, господа, зачем же сочинять святочные рассказы?! отрезал Кольцов и, резко повернувшись, пошел к трамвайной остановке. Не мог знать он тогда, что у этой мимолетной встречи будет продолжение, необычное продолжение, едва не стоившее ему жизни
Часов в десять утра Кольцов отыскал на площади Богдана Хмельницкого дом, указанный в предписании Житомирского военного комиссариата. Прочитал четко выведенную надпись, извещавшую о том, что здесь помещается Всеукраинская Чрезвычайная комиссия, и, невольно одернув видавший виды командирский френч, поправив ремни снаряжения, с подчеркнутой подтянутостью вошел в подъезд.
В вестибюле его встретил юноша в студенческой куртке. Они прошли в ногу, как в строю, через небольшой зал, где двое пожилых красноармейцев деловито возились с пулеметом. Над ними, прямо на стене, размашистыми, угловатыми буквами было написано: «Чекист, твое оружиебдительность». Также в ногу поднялись по широкой лестнице на второй этаж. Сопровождающий открыл перед Кольцовым дверь, обитую черным, вязкого отлива коленкором.
Из-за стола поднялся и пошел навстречу Кольцову худощавый, с ввалившимися щеками человек. Его глубоко запавшие глаза, окаймленные синевой, улыбчиво смотрели на Кольцова. «Какие знакомые глаза! мгновенно промелькнула мысль. Кто это?»
А худощавый человек протянул уже руку и весело произнес:
Ну, здравствуй, Павел!
И тут Кольцова озарило: да это же Петр Тимофеевич! Петр Тимофеевич Фролов! Павел радостно шагнул ему навстречу
Память вернула Кольцова в былые, далекие, тревожные дни, когда, расстреляв мятежный «Очаков», царские власти напустили на Севастополь своих ищеек. Те денно и нощно рыскали по усмиренному городу, вынюхивая и высматривая повсюду ускользнувших от расправы бунтовщиков.
В одну из ночей Павел проснулся от чьего-то сдержанного стона. Возле плотно зашторенного окна стоял таз с водой, рядом были ножницы, разорванное на полосы чистое белье и пузырьки с остро пахнущими лекарствами и настоями из трав, которые обычно выручали в доме всех, кто заболел или поранился. Мать бинтовала руку и плечо бессильно привалившемуся к стене темноволосому мужчине. Когда Павел с любопытством посмотрел на него, тут же натолкнулся на пристальный цепкий взгляд светло-серых глаз. Мужчина морщился. Но, поймав мальчишечий взгляд, улыбнулся и подмигнул Павлу. А глаза его продолжали оставаться неспокойными, страдающими.
Мать сказала Павлу, что Петр Тимофеевич пока поживет у них в темной боковушкечулане. Летом там спал Павел, а зимой держали всякую хозяйственную утварь. И еще мать строго наказала, что никто не должен знать о человеке, который будет теперь жить у них.
Фролов отлеживался в боковушке, и вскоре Павел стал проводить там все свободное время, слушая его рассказы об «Очакове», о товарищахрабочих доков и еще о многом-многом другом
Как же изменился Петр Тимофеевич с тех пор! Лицо потемнело, осунулось, грудь впала, спина ссутулилась. Лишь в глазах еще резче обозначилась все та же, прежняя, дерзновенная решительность.
Они крепко обнялись. Фролов перехватил взгляд Кольцова.
Что, постарел?.. Война, понимаешь, не красит. Он развел руками и перешел на деловито-серьезный тон: Ну, садись, рассказывай, как живешь? Как здоровье?
Здоровье?.. Здоров, Петр Тимофеевич!
Ты ведь недавно из госпиталя?
Заштопали как следует. Не врачи, а прямо ткачи. Кольцов улыбнулся, присел возле стола. В госпитале мне сказали, что звонили из Киева, спрашивали. Никак не мог придумать, кто бы это мог интересоваться моей персоной
Осторожным, незаметным взглядом Фролов тоже изучал Павла. Сколько ему лет? Двадцать пять, должно быть! Не больше! А выглядит значительно старше. Френч со стоячим воротником, безукоризненная выправка. Подтянут, широк в плечах Кольцов положил на стол предписание и вопросительно взглянул на Фролова. В предписании значилось: «Краскома тов. Кольцова Павла Андреевича откомандировать в город Киев в распоряжение особого отдела ВУЧК».
Тебя что-то смущает? спросил Фролов.
Смущает? Пожалуй, нет. Скорее, удивляет Зачем я понадобился Всеукраинской Чека?
Ответил Фролов не сразу. Он достал тощенькую папиросу и стал сосредоточенно обминать ее пальцами. Кольцов помнил эту его привычкуона означала, что Петру Тимофеевичу нужно время обдумать и взвесить что-то серьезное, важное.
Фролов раз-другой прошелся по кабинету, неторопливо доминая папиросу, остановился возле стола, крутнул ручку телефона.