С первыми проблесками рассвета мертвый брат начинал шевелиться, а тот, который живой, вытягивался на кровати и умирал на ближайшие сутки – его кожа чуть ли не трескалась на выпирающих костях, его длинные волосы рассыпались по голым худым плечам, как сухая трава. И однажды… однажды… они оба открыли глаза, но ни тот, ни другой не смогли даже пошевелиться.
Дохнув на Стива виски и страхом, Дух замолчал. Он как-то вдруг загрустил. Стив по-прежнему держал его за руку. Пальцы у Духа дрожали.
– Господи, – выдохнул Стив. – Господи, Дух.
2
Последние дни уходящего лета. Осень всегда наступает быстро. Первая холодная ночь, ежегодная перемена обычно мягкого мэрилендского климата.Холодно , – думает мальчик; мозги работают заторможенно – они как будто оцепенели. Деревья за окном похожи на громадные черные палки, они дрожат на ветру – то ли боятся, то ли просто пытаются выстоять против него. Каждое дерево там, за окном, было таким одиноким. И звери тоже были одинокими, каждый у себя в норке, в тонкой пушистой шерстке – и те, кого сегодня собьют на шоссе, будут умирать в одиночестве. И еще до утра, думает мальчик, их кровь замерзнет в трещинах на асфальте.
На исцарапанном и истертом столе перед ним лежит открытка. Разноцветный абстрактный узор: ядовито-розовые кляксы, подтеки цвета морской волны, серые полосы, золотые вкрапления, вытесненные на ярких листьях. Он взял свою перьевую ручку с изящным пером в форме сердечка, окунул кончик в чернила (ручку с чернилами он стащил из кабинета рисования) и написал несколько строчек на белой стороне открытки.
Потом мальчик вытянул ноги подальше под стол и пододвинул к себе бутылку, которую он там прятал. Это виски было темнее по цвету, чем то, к которому он привык, и когда он сделал глоток, едкий вкус дыма больно обжег ему горло. Он проглотил жгучую жидкость и облизал губы, увлажнив их крепким виски и своей чистой слюной. Потом поднял открытку, поднес ее к губам и поцеловал: по-настоящему, чуть ли не взасос – так, как он мечтал поцеловать самый сладкий, самый сочный на свете рот. Потом снова взял ручку и подписался:Никто.
Завитушки на прописном «Н» загибались петлей, как крылья летучей мыши. «Т» было похоже на кинжал, который воткнули вертикально в землю. Он отпил еще глоток родительского «Johnnie Walker» и почувствовал первые признаки опьянения: легкую тошноту в животе, плывущую легкость в голове. Он отъезжал от двух глотков виски. Похоже, что эта гадость из бара родителей была значительно крепче того дешевого пойла, которое они с друзьями переливали в пустые бутылки из-под «пепси» и пили в машине, когда катались за городом по шоссе.
Он поглядел на подпись на открытке и нахмурился. Чернила высохли, иНикто смотрелось как-то уж слишком бледно. Надо было подписаться кровью. Может, еще не поздно. Кончиком пера он проткнул запястье. Капелька крови была ярко-красной на его бледной коже. На ее поверхности дрожало крошечное пятно света, отражение от лампы. Он еще раз написал свое имя:Никто – красной кровью поверх черных чернил. Чернила расплылись в крови, а когда высохли, стали ржаво-коричневыми, цвета корки на зарубцевавшейся ране. В целом все это смотрелось вполне даже стильно.
Кровь тонкой струйкой стекла по руке, открасив красным тонкие невидимые волоски и подчеркнув старые шрамы от бритвы. Он слизнул кровь с руки, испачкал губы и улыбнулся своему отражению в темном оконном стекле. Ночной Никто с той стороны стекла улыбнулся в ответ. У мальчика в окне были такие же длинные волосы, выкрашенные в черный цвет, такой же острый подбородок, такие же миндалевидные глаза – и только улыбка была другой, холодной. Очень холодной.
Никто выключил лампу, и отражение в стекле пропало – осталась только холодная ночь. Он лег на кровать и стал смотреть на планеты и звезды, мерцавшие у него на потолке за слоями черной рыбацкой сети, которую он там повесил.