Так невероятно мало!
Он смотрит, зрачки расширены, взгляд дикий. А потом без слов набрасывается на меня. Наваливается всем телом, целует, кусает, как одержимый, я не успеваю за ним, но и не отстаю, мне хочется большего, мне хочется его всего.
Сейчас. В эту секунду!
Форменные штаны рвутся по шву, белье трещит, не выдерживая натиска, а я успеваю только рубашку на нем рвануть, бессовестно расправляясь с чудом какого-то дизайнера, но мне нужно его тепло.
Сейчас. На моей коже.
Перевитый сухими мускулами торс. Он всегда был поджарый и острый, как гончая. Он и сейчас такой. Ни грамма жира, ни следа возраста. Татуировки. Их немного, но каждая знаковая. Это на пальцах он давно свел. А здесь оставил.
Я торопливо провожу по ним пальцами. Словно здороваясь с каждой, как со старой подругой. Сколько раз я их целовала! Каждый лучик у звезды прикусывала.
Я и сегодня это сделаю. Но опять позже.
Он возится с молнией на брюках, матерясь сквозь зубы. И я опять млею. Знакомые витиеватые выражения, выдающие его прошлое. Он только со мной такой несдержанный. Только со мной не скрывается.
А потом он обнимает, фиксируя за затылок, целует и одновременно делает рывок. В меня.
И да!
Я кончаю опять.
И это, конечно же, зависимость. Янаркоманка со стажем в двадцать лет. И мой наркотик тяжелеет с каждым прожитым годом. Когда-нибудь он меня убьет.
Ощущать его внутриэто словно умирать. Я от каждого движения схожу с ума. От каждого толчка сердце останавливается. Маленькая смерть. Череда маленьких смертей. И воскрешений. Это до того двойственно, до того чудовищно сладко и больно, что у меня потом даже не бывает определения происходящему.
Секс? Да какой, нафиг, секс? О чем вы? Сексэто механика. Просто механика. А здесь
Я тянусь к нему навстречу, дурея с каждой секундой, я безумно раздражаюсь, что он одет, что не могу до конца прочувствовать его на себе, я зарываюсь пальцами в короткие волосы на затылке, смотрю в глаза, гипнотические, жесткие, такие бездонные, словно в пропасть ныряешь, вниз головой. Летишь, зная финал и наслаждаясь последними секундами парения.
Я целую твердые губы, кусаю плечо там, где начинается шея, с мстительным удовольствием осознавая, что укус будет виден из-под строгой рубашки, и это заводит еще больше.
Он двигается так сильно, так грубо Так правильно!
Так, как мне надо.
Как никто другой.
У меня не было возможности сравнивать. Онмой первый и единственный мужчина. Но я уверена, абсолютно уверена, что ни с кем другим я никогда бы ничего подобного не испытала. Никогда. Это просто невозможно. Только с ним.
Я запускаю руки под ворот рубашки на спине, царапаю спину, стремясь оставить как можно больше следов на нем. Чтоб хотя бы какое-то время он видел эти знаки и вспоминал обо мне.
Потому что это для меня онпервый и единственный. А я для него
Но не сейчас. Конечно, не сейчас.
Олька, Олька моя шепчет он тихо и как-то болезненно, двигается все грубее, уже не думая обо мне, уже просто вбиваясь со всей силы так, что завтра тело, непривычное к таким нагрузкам, точно будет болеть, но опять же, это будет Олька, моя, моя, моя
Я смотрю, как он кончает. Я, как всегда, не могу оторвать от него взгляда в этот момент, и, как всегда, одно это зрелище заставляет последовать за ним в удовольствии. Ослепительном, остром, жестоком.
Боль и сладость.
Как я люблю.
И как он любит.
Он еще какое-то время лежит на мне, шумно выдыхая, мягко целуя в висок, спускаясь к уху, облизывая мочку, дразня. Мне томно и сладко. Мне спокойно. Как всегда с ним.
Пока он не начинает говорить.
Не хочу, чтоб он говорил. Поэтому начинаю сама.
Надолго в этот раз?
Он молчит, дышит, потом прикусывает напоследок шею, тоже оставляя след на видном месте, поднимается. Поправляет на ходу одежду, идет к столу, наливает воду себе и мне.
Он давно не пьет. Сигарыединственная слабость.
Ну, и еще я. По крайней мере, он так говорит.
Посмотрим, как пойдет. Мне, вообще-то в Москву надо.
А здесь тогда зачем?
Он режет меня взглядом, опять ставшим привычно жестким. И не отвечает. Пьет, ищет на столе гильотинку для сигар, потом спички Короче говоря, совершает все привычно неторопливые действия, так успешно забивающие неловкие паузы.
И это меня опять заводит. Только не так, как ему понравится.
И вообще, к чему был этот цирк с конями? Вернее, с одним конем? Неужели нельзя позвонить?
А ты бы приехала?
Он садится в свое генеральное кресло, смотрит на меня пристально, окутывая себя сигарным дымом.
Я сажусь, еле сводя ноги, ищу белье, хмурюсь на разодранные форменные штаны, короче говоря, совершаю все привычные действия, так успешно забивающие неловкие паузы.
И это его заводит. И тоже совсем не так, как мне понравится.
Ольк. Олька
Что? Штаны порвал, как мне домой ехать теперь?
Никак. Ко мне поедем.
Размечтался. От тебя потом не уедешь, из этого твоего бункера гребанного Не выпустишь же. А у меня смена завтра.
Почему завтра? Ты же сегодня была?
Ну и что? Попросили подменить
Он молчит, хмурится сквозь сигарный дым, и я торопливо добавляю, чуя неладное и зная его дебильную способность влезать туда, куда не просят:
Только попробуй!
Он молчит. Курит.
Олег! Мне прямо сейчас уйти? Ты же меня знаешь, я Васю твоего прямо с окна выкину, если помешает!
Иди ко мне, Шипучка, я скучал по-скотски просто.
Он говорит это так просто, так спокойно
И я иду.
Забыв про злость, про то, что мы с ним опять чуть не повздорили.
Иду. Сажусь на колени, прямо в белье, с растрепанными волосами, несвежим после смены лицом, усталая и одинокая женщина.
И чувствую себя опять, как двадцать лет назад, молодой, веселой, участливой.
Совсем девчонкой, однажды пожалевшей страшного, опасного мужчину. Пожалевшей и полюбившей.
Дура такая была
Ольк Может, поженимся все же?
4. Примерно двадцать лет назад
Случайный прохожий
Я по улицам темным лечу, я бегу, знаю, нет мне прощенья.
Знаю я, что за все заплачу, заплачу за свое преступленье.
Только знания тут не спасут, понимание здесь не поможет.
Там, куда меня черти несут, ждет в машине Случайный Прохожий.
Он случайный, случайный во всем, но сейчас он любимый и близкий.
Там, куда меня ветер несет, ждет давно он с бутылкою виски.
Он подхватит меня на лету, ночь растает во мраке кромешном,
Никуда я теперь не уйду, да и он не отпустит, конечно.
Будет ночь фонарями пугатьмой Случайный Прохожий укроет.
На любую беду наплевать, потому что он рядом, со мною.
Руки сильные, пристальный взгляди я чувствую, что пропадаю,
Что уже не вернуться назад, что назад нет дороги, я знаю.
Вот машина. А вот и он сам. Пусть на улице мрачно, промозгло,
Подниму я глаза к небесам и увижу огромные звезды.
М. Зайцева.
Я иду по тротуару, не оборачиваясь, спиной чувствуя пристальный пугающий взгляд случайно встреченного мною сегодня вечером на кладбище мужика.
Мужчины. Взрослого, гораздо старше меня.
Он едет за мною, тихо-тихо, крадется на своей черной иномарке, а я даже и не знаю, как называется его зверь. У нас в последнее время, в последние примерно пять-семь лет, очень много таких появилось.
Черных, глянцевых машин с хищными, резкими силуэтами. И ездят на них тоже хищники. Жестокие, наглые, опасные. Этим хищникам плевать на закон, мораль и прочие глупости, о которых так сильно пеклась моя мама когда-то. Они делают, что хотят, берут, что понравится.
По какой-то причине сегодня ему понравилась я. Наверно. Или хочет поиграть. Хищники, бывает, играют со своими жертвами. Мягко гоняют, направляя лапами, из угла в угол, легонько прикусывают, чтобы распробовать. Получить удовольствие от ужаса, от безысходности слабого. Ненавижу их.
Ненавижу.
За время работы в медицине, еще до скорой, санитаркой в терапии, я пару раз сталкивалась с такими.
И прекрасно знаю, чего от них ожидать.
Я иду по тротуару, чувствую на себе черный жадный взгляд и понимаю, что дела мои плохи.
А, учитывая, что он изначально проявил типа уважение, то очень плохи.
Потому что я ответила не так, как надо. Как правильно. Плохо я ответила.