Пока нет, а там посмотрим.
Ричард Фавур с закрытыми глазами сидел на передней скамье в церкви Святого Ансельма и слушал, как церковь наполняется людьми: приглушенный шепот, шарканье ног, постукивание каблучков по плиткам пола, орган тихонько играет «Иисус, моя радость».
Ричард всегда ненавидел этот хорал. Органист предложил его три недели назад, когда стало ясно, что Ричард не в состоянии сообщить, какое произведение органной музыки особенно любила Эмили. После неловкой паузы органист тактично промолвил:
«Многим нравится "Иисус, моя радость"».
Ричард с готовностью согласился.
А теперь недовольно хмурил брови. Наверное, можно было выбрать что-нибудь не настолько заезженное и безликое. Эмили обожала музыку, постоянно ходила на концерты, пока позволяло здоровье. Не случалось разве ей обернуться к нему с горящими глазами:
«Мне так нравится эта пьеса, а тебе?».
Ричард зажмурился, напрягая память, но вспоминалась только Эмили во время болезни: как она лежит в кровати, бледная, хрупкая, с потускневшими глазами, без единого слова жалобы От чувства вины перехватило горло. Почему он ни разу не спросил жену, какую музыку она больше всего любит? Ни единого раза за тридцать три года совместной жизни! А теперь поздно. Он уже никогда этого не узнает.
Ричард устало потер лоб и взглянул на программку, лежавшую на коленях. В глаза бросились слова: «Богослужение и панихида в память Эмили Миллисент Фавур». Простые черные буквы, чистая белая бумага. Ричард решительно отверг все поползновения сотрудников типографии добавить разные финтифлюшки, вроде серебряной окантовки и тисненых ангелочков. Он был уверен, что Эмили с ним согласилась бы. По крайней мере, надеялся, что не ошибается.
Через несколько лет после свадьбы Ричард понял, что не очень хорошо знает свою жену, а еще через несколькочто никогда и не узнает до конца. Эта невозмутимая отстраненность и привлекала его в ней с самого началакак и бледное красивое лицо, и стройная мальчишеская фигура, которую она оберегала от взоров так же ревностно, как прятала сокровенные мысли. Тайна манила Ричарда, и ко дню свадьбы его жажда дошла почти до отчаяния. Наконец-то они с Эмили смогут полностью раскрыться друг для другатак он думал, мечтая узнать не только ее тело, но и разум, и душу, самые потаенные страхи и мечты.
Они обвенчались ветреным солнечным днем в маленькой деревушке в графстве Кент. Во время церемонии Эмили сохраняла полное спокойствие и безмятежность. Ричард решил, что ей просто лучше удается скрывать волнение, наверняка сжигавшее ее так же, как и его, волнение, что становилось все сильнее с приближением вечера и начала новой жизни.
Сейчас, закрывая глаза, он вспоминал те первые звенящие мгновения, когда за коридорным закрылась дверь и он впервые остался наедине со своей женой в номере истбурнской гостиницы. Он смотрел, как Эмили отточенными плавными движениями снимает шляпку, сам не зная, чего он больше хочетчтобы она отшвырнула дурацкую вещицу и бросилась в его объятия или чтобы это восхитительное ожидание длилось вечно. Казалось, Эмили нарочно отдаляет миг соединения, дразня его своей холодностью, своим спокойствием, будто прекрасно понимая, что с ним творится.
Наконец она повернулась к нему. Их взгляды встретились; он глубоко вздохнул, не зная, с чего начать, что из рвущегося наружу высказать, прежде всего. А она одарила его, будто издалека, спокойным взглядом голубых глаз и спросила:
«В котором часу обед?».
Даже тогда он все еще думал, что Эмили поддразнивает его, намеренно затягивает время ожидания, подавляя свои чувства, пока они не вырвутся на свободу и не сольются с его страстью. И он терпеливо ждал, изумляясь ее самообладанию. Ждал, когда прорвет плотину; ждал потопа и наводнения, слез и нежной капитуляции. Ждал и не дождался. Чувство Эмили больше походило на апрельскую капель: его ласки и откровенное проявление любви неизменно встречали прохладный отклик. Когда он попробовал добиться от нее более откровенной реакции, столкнулся сперва с непониманием, а затем и с почти испуганным сопротивлением.
В конце концов, он бросил эти попытки, и мало-помалу, незаметно для самого Ричарда, его любовь тоже преобразилась. Чувства больше не бурлили на поверхности души раскаленным прибоем, а ушли в глубину, отвердели, превратились в нечто прочное, сухое и благоразумное. И сам Ричард был теперь твердым, сухим и благоразумным. Он научился хранить свои мысли про себя и высказывать вслух хорошо, если половину того, что у него на уме. Научился улыбаться, когда хотелось хохотать во все горло, прищелкивать языком, когда хотелось кричать от отчаяния; научился держать себя в узде.
И сейчас, ожидая, когда начнется поминальная служба, он был благодарен Эмили за эти уроки. Не научи она его самообладанию, у него по щекам уже текли бы неудержимые горячие слезы, а руки, спокойно державшие программку, закрыли бы искаженное болью лицоРичард, забыв обо всем, целиком отдался бы своему безмерному горю.
К приходу Флер свободных мест почти не осталось. Она остановилась на пороге, оглядывая лица, прислушиваясь к голосам, оценивая одежду присутствующих и качество букетов. Окинула взглядом скамьинет ли здесь кого-нибудь, кто может ее узнать?
Нет, ни одного знакомого. Мужчины в скучных костюмах, дамы в невнятных шляпках. Флер даже засомневалась: не ошибся ли Джонни? Не ужели в этой бесцветной толпе таятся настоящие деньги?
Хотите программку?
Она подняла глаза и увидела, что к ней, широко шагая по мраморному полу, приближается длинноногий незнакомец.
Скоро уже начнется, прибавил он, нахмурившись.
Да, конечно, вполголоса отозвалась Флер и подала ему бледную надушенную руку. Флер Даксени. Рада вас видеть Простите, я забыла ваше имя
Ламберт.
Ну разумеется! Теперь вспомнила.
Она помолчала, поглядывая на его лицо, по-прежнему высокомерно нахмуренное.
Вытот, который умный.
Ламберт пожал плечами.
Можно сказать и так.
Умный или сексуальный, подумала Флер. Не одно, так другоеили и то и другое сразу. Она снова взглянула на Ламберта. Одутловатое лицо с расплывчатыми, словно резиновыми чертамитакое впечатление, будто он все время строит рожи. Пожалуй, лучше ограничиться комплиментом его уму.
Пойду сяду, сказала она. Надеюсь, мы с вами еще увидимся.
В задних рядах много свободных мест! крикнул он ей в спину.
Флер притворилась, что не расслышала. Сосредоточенно изучая программку, она быстро прошла вперед и остановилась у третьего ряда.
Простите, здесь не найдется места? Задние ряды переполнены.
Флер невозмутимо ждала, пока десять человек, пыхтя, пересаживались потеснее; затем изящно опустилась на скамью. Склонила на мгновение голову и снова подняла взгляд, полный сдержанной скорби.
Бедная Эмили, произнесла она. Бедная, милая Эмили.
Кто это? шепнула Филиппа Честер мужу, снова занявшему место рядом с ней.
Не знаю, пожал плечами Ламберт. Какая-нибудь приятельница твоей матушки. Она явно хорошо меня знает.
Что-то я ее не помню, сказала Филиппа. Как ее зовут?
Флер. Не запомнил фамилию.
Флер Никогда о ней не слышала. Может быть, школьная подруга?
Да-да! подхватила Филиппа. Наверное. Как та, Джоан. Помнишь, как она явилась к нам в гости ни с того ни с сего?
Не помню, отмахнулся Ламберт.
Да помнишь! Ну Джоан! Она еще подарила маме ту кошмарную стеклянную миску. Филиппа, сощурившись, присмотрелась к Флер. Только эта уж очень молодая. Мне нравится ее шляпка. Я бы ужасно хотела носить такие малюсенькие шляпки, но у меня слишком большая голова. Или прическа неподходящая.
Ламберт что-то пробормотал себе под нос, уставившись в листок бумаги. Филиппа огляделась по сторонам. Столько народу, и все пришли сюда ради мамы.
Скажи, моя шляпка нормально выглядит? спросила она.
Замечательно, отозвался Ламберт, не поднимая глаз.
Столько денег стоит, даже подумать страшно. Но, знаешь, когда я надевала ее сегодня утром
Филиппа! зашипел Ламберт. Ты можешь помолчать? Я не в силах сосредоточиться! Мне надо готовиться к выступлению!
Ах да. Да, конечно.
Филиппа присмирела, почувствовав укол обиды. Ее никто не просил выступить. Речи произнесут Ламберт и Энтони, младший брат Филиппы, а ей остается только молча сидеть в новой шляпке. Да и этого она не умеет делать, как следует.