Эта грустная история рассказана была, как понял сам Костя, совсем некстати. Он замолчал. На какое-то время он забыл и про Нину и зачем он пришел сюдавспомнил зятя-покойника. Ребятишек-племяшей вспомнил... И почему-то совестно стало. Закурил.
И в это время пришли Сашка с Валей. Пришли веселые. Сашка вовсю дурачился.
Спорим?кричал он.Давай спорить!
Чего вы?спросила Нина.
Она не верит, что я могу выпить бутылку вина, не держась руками.
Кто спорит, тот...
Да это мы слышали! Скажи, что тебя сперло. Мне только напиваться неохота, а то бы я показал.
А как это?
Вон чайник, да? Я б счас вино вылил в него, носик в зубы и...
А-а.
Вот те и «а-а». Ну, как тут у вас?
Я еще картошки только начистила.
Ну-у, товарищи!.. Чем вы тут занимались, не знаю. Не знаю. Нинон, чем вы тут занимались?
«Трепач,с яростью подумал Костя.Носик в зубы...»
Долго с этой картошкой,сказала Валя.Ну ее к черту! Закусим чем-нибудь.
Идея! подхватил Сашка.Выпьем и пойдем на танцы.
Нина остановилась с тазиком в руках.
Ну?
Как, Костя?
Да мне-то, господи!.. Нужна мне эта картошка.
Так и порешилине возиться с картошкой. Сели за стол.
После двух стаканов вина Косте стало веселей.
А где тут у вас танцы? Далеко?
В парке.
Пойдем, Нина?
Мне что-то неохота. Не манит. Можно сходить, только я танцевать не буду.
Почему?
Не умею, как они. Совестно.
Ерунда!раздухарился Костя.Я могу дрыгать ногами не хуже их.
До парка решили идти пешком.
Валя с Сашкой шли впереди, Нина с Костей сзади.
Костя начал помаленьку растрачивать веселье из груди. Опять подступили к сердцу неловкость и стыд, и, как он себя ни взбадривал, как ни старался настроиться на беспечностьне получалось. Он взял Нину под руку и шел так, молчал. Зато Сашка впереди строчил, как из пулемета, Валя то и дело смеялась громко. Костя завидовал земляку, понимал, что только так и нужно сейчаснести околесицу, чтоб уши вяли. Только так и надо. Но Костя боялся, что если он начнет говорить, то его опять поведет куда-нибудь не туда. Про гроб начал давеча!..
«Смотри ты, какой он стал!думал о Сашке.Наблатыкался».
Расскажи чего-нибудь,попросил он девушку.
Чего рассказать?
Ну... веселое что-нибудь. А то со мной с тоски завянешь.
А я вот так вот люблю: ходить и смотреть на людей. И отгадывать про них...
Ты что, ворожейка?Костя посмеялся насильственно и снова остро почувствовал, что это глупочто он хихикает.
Не ворожейка,серьезно сказала Нина,просто хожу и отгадываю: вот у этого горе какое-то, а этомутолько до постели добраться, с работы идет. А другому, посмотришь,ничегошеньки не надо: куда-нибудь придет...
«Это она про меня, наверно».
Знаешь,сказала вдруг Нина, останавливаясь.Пойдем на реку. Там хорошо.
А они?
А что они?
Ничего? Оставим-то их...
Ничего,Нина посмотрела на своего кавалера, и тому показалось, что она усмехнулась.
«Ну, давай, Костя,серьезно подумал он,не будь же уж совсем-то чумичкой: девка сама подсказывает. Совсем, что ли, баран?»
У меня там скамеечка есть... Сидишь, думаешь... Хорошо. Иной раз дотемна досидишь.
Одна?Костя только что не взбрыкнултак ему хотелось показаться игривым.
Одна.
О чем мысли?
Не знаю.
Вот это да! Как же так? Сидеть, думать, а о чемне знаю.
Не знаю. Сижувроде, думаю, а спросине знаю, о чем. Может, вспоминаю... Я маленькая бойкая была, в школе озоровала...
А теперь?
Теперь другая.
Замуж пора,брякнул Костя.
Была,просто сказала Нина.
Была? Где, здесь?
Здесь. Полтора года была замужняя женщина...
Ну?
Теперь нет. Опять на танцы хожу.
А почему?
Разошлись.
Как так?
Что?
Почему разошлись-то?
Не надо об этом,попросила Нина.Не бывает, что ли?
Не скажешь, чтобы в голосе ее слышалась грусть или скорбь, но была в ее голосе, глубоко спокойном,усталость. Как будто накричался человек на том берегу реки, долго звал, потом сказал себе тихо, без боли: «Не слышат».
Некоторое время шли молча.
Шли по набережной. Нина смотрела на воду, Костя сбоку разглядывал ее. И досмотрелся до того, что забыл неловкость и крепко прижал ее руку к своему боку. Нина повернулась к нему...
Почему разошлись-то?вылетело у Кости. Он не хотел больше об этом. Он чуть не взвыл от отчаяния. Вовсе ему неинтересно было знать, из-за чего разошлись Нина с мужем. И ведь хотел-то он сказать что-нибудь доброе, ласковое, а... Тьфу!
Нина усмехнулась... И ничего не сказала.
Между тем подошли к той самой скамеечке, где любила сидеть Нина.
За домами на той стороне садилось солнце. Небо было темное, мутное, река черная... А там, где садилось солнце, обозначился слабый румянец зари. По обоим берегам зажглись на столбах огни, и по воде, поперек реки, заструились тоненькие светлые вилюшки... Наносило холодом от воды... Костя снял пиджак и накинул на плечи Нины. Когда накидывал, то хотел тут же и приобнять ее. Нина спокойно отстранилась и спокойно сказала:
Не надо.
С удовольствием устроилась удобней в пиджаке и продолжала смотреть на воду.
Костя закурил.
Долго молчали.
Домой-то не лучше уехать?сказал Костя.
Все равно,не сразу откликнулась Нина. Помолчала и еще сказала:Устала я как-то.
Домой надо,опять сказал Костя.
Дома хорошо,согласилась Нина.
Тебе сколько лет?
Двадцать три.
Костя не знал, о чем еще говорить. Замолчал. Но теперь почему-то не мучился, что молчит.
«Обязательно тискаться, что ли?»подумал сердито.
Чахоточный румянец за рекой погас. В той стороне на небе светлела только одна бледная пролысинка. Вода сделалась совсем черной, маслянисто-черной, неслышно текла на середине, а здесь, у берега, сонно покачивалась и лизала жирный гранит.
Пошли потихоньку к дому,сказала Нина. И поднялась.Не холодно без пиджака-то?
Нет.
Ну, пойду в нем. Зябко.
Не простыла?
Нет, так чего-то.
Тихонько шли до общежития.
Костя и сам сейчасне то думал, не то вспоминал что-то такое. Вообще грустно было.
Пришли,сказала Нина.
Сашку я уж теперь не дождусь...
Они долго будут.
Скажи, что я ушел в гостиницу. А завтрадомой.
Счастливо.
Костя пожал крепкую ладонь девушки... Задержал ее в своей руке. Нина улыбнулась, отняла руку, еще сказала:
Счастливо,и пошла. И ушла в подъезд, не оглянулась.
Костя пошел наугад переулкамипотом где-нибудь на большой улице можно спросить, как пройти к гостинице. Думал о Нине... Шевельнулось в груди нечто вроде жалости к нейили он попробовал пожалеть?очень захотелось, чтоб у ней в жизни случилась бы какая-нибудь радость.
«Все мы какие-то...»подумал он и о себе. И не додумал. Стал слушать: где-то во дворе или в переулке молодые девичьи голоса тянули:
...Мою печа-аль, мою печа-аль,
А я такой, что за тобо-ою
Могу пойти в любую даль.
А я тако-ой...
Пойдешь, пойдешь,сказал Костя вслух. И встряхнулся, точно хотел смахнуть с себя стыд и бестолочь сегодняшнего вечеравспомнил свои рассказы про медведя, про гроб...Тьфу!
КРЫША НАД ГОЛОВОЙ
Вечером, в субботу, в клубе села Нового собрались обсуждать только что полученную пьесу. Собралось человек двенадцатьучастники художественной самодеятельности.
Речь держит Ваня Татусь, невысокий крепыш, честолюбивый, обидчивый и вредный. Он в этом году окончил областную культпросветшколу и неумеренно форсит. Онруководитель художественной самодеятельности.
Я собрал вас, чтобы сообщить важную новость...
К нам едет ревизор?это Володька Маров. Володька дружит с медсестрой Верой, которая нравится Ване Татусю, но Ваня это скрывает, надеется, что Вера сама заметит гордого Ваню и покинет дубинистого Володьку. Если же она останется с шофером Володькой, то пусть пеняет на себя. Основания для того, чтоб она потом страдала и раскаивалась,будут. А Володька знаетпочувствовал, что ли,тайные помыслы Вани и ест его поедом. Для того и в самодеятельность записался. Медсестра Вера сидит здесь жеона помешалась на самодеятельности, и тем еще злит Ваню, что с такой-то любовью к драматическому искусству не может, дурочка, сообразить, что любить надорежиссера. Интересно, о чем они говорят с Володькой? О поршнях?