Мам, позвала я, боясь расплакаться, пап! Нога!
Но ответить было уже некому.
Я осталась жить с тетей Милой.
Она заменила мне и мать, и отца, своих детей у нее не было. Тетя заплетала мне косы, учила играть на пианино, на утренниках всегда сидела на первом ряду и громче всех хлопала.
Тетя Мила окружала меня любовью, как могла и я любила и ценила ее в ответ. Но пару лет назад ее поведение изменилось. Она стала забывать, куда кладет вещи, могла выйти на улицу в ночной рубашке. Аппетит стал неуемным, а в речи проскальзывали странные фразы.
О том, что тетя медленно сходит с ума, первым мне сказал молодой терапевт, заменявший участкового врача.
Я помню его жалостливый взгляд и слова:
Дальше будет только хуже. Послушайте, можно сдать ее в лечебницу, переведете туда пенсию, за ней будет осуществляться уход
Я жмурюсь сильно-сильно, чтобы его слова не проникали внутрь меня, не отравляли своим ядом. Как этосдать в лечебницу? Как больное животное? Она же человек? Она воспитала меня, учила писать, читать, она ночами шила наряды для моих кукол, и не у кого во дворе больше не было таких красивых игрушек.
Нет-нет, говорю я, отступая, пока лопатки не касаются стены, нет.
Терапевт пожимает плечами:
Дело ваше, никто не заставляет.
Жить с тетей стало тяжело.
Ей всегда хотелось есть, чувства насыщения она не испытывала, а еще тетя стала очень подозрительной. Мне она не доверяет, ей всегда кажется, что я пытаюсь обмануть ее, «сжить со свету». Об этом она рассказывает соседским бабушкам, почтальону, участковому, любому человеку, готовому ее выслушать. А еще тетя потихоньку распродает вещи из дома.
Сначала я не обращала внимания на то, как исчезают красивые статуэтки, старинные маленькие часы, тяжелые медные подсвечники. И только когда она умудрилась вынести в ломбард огромный телевизор, заложив его за копейки, я поняла, что не знаю, что с этим делать.
В институте пришлось перейти на заочное: оставлять тетю надолго нельзя, да и денег не хватало.
А тут ещебеременность
Я мою, наконец, руки и выхожу из ванной. Тетя стоит на кухне, повернувшись ко мне спиной, и доедает быстро-быстро банан. Я вижу, что из трех остался один, два она уже успела съесть.
Я ничего не успеваю сказать, звенит дверной звонок.
Я готовлюсь к тому, что пришел кто-то из соседей и будущий разговор ничего приятного не сулит. Почти после каждого концерта, который закатывает тетя Мила, они приносят к нам по доброте душевной еду, смотрят на меня с осуждением, подолгу сидят на кухне, обсуждая, какая я неблагодарная.
Теперь поводов обсудить меня добавилосьживот уже не скрыть не под одним, даже самым широким платьем.
Я распахиваю дверь, уже готовая дать отпор любому появившемуся: хватит на сегодня нервотрепки. Я сегодня узнала, что жду сына, что мой ребенок здоров и развивается, как ему положено.
Этот день должен запомниться не чужими, кисло пахнущими щами, и не скандалом с тетей.
По крайней мере, мне так хочется. Когда хороших новостей мало, их начинаешь ценить особенно.
Но на пороге стоит не тетя Таня.
Двое мужчин, которых я вижу впервые. Крупные, в темных очках, они занимают собой весь лестничный пятачок на три двери.
Вы к кому? спрашиваю я.
Ни у меня, ни у тети нет таких знакомых, единственное, кем они могут бытьработниками ломбарда. Если тетя заложила в очередной раз телевизор, который я еле смогла выкупить недавно
К себе, отвечает, расплываясь в улыбке тот, что стоит ближе ко мне. Его несвежее дыхание долетает до моего лица, и я чувствую легкую тошноту. Пока не понимаю, что происходит, но отчего-то становится жутко и страшно.
Этот страх необъяснимый, иррациональный. Я вглядываюсь в мужское лицо с мясистым носом, покрытым сеткой капилляров, с глубокими порами. На нем футболка, джинсы, ботинки с острым, чуть отбитым временем и неправильной походкой, носком.
Не понимаю, что вы имеете ввиду? он теснит меня вглубь квартиры, совсем не обращая внимания на выпирающий живот. Я выставляю вперед руку, другой придерживаясь за дверь, не зная, может стоит закричать?
Но кто придет на мои крики? Это только на тетушкины концерты соседи проявляют активность, стоит случится чему-то серьезному, как вся спрячутся за свои тяжелые металлические двери.
Что имею, то и введу, совсем похабно отвечает он, а потом достает из барсетки, зажатой подмышкой, сложенный втрое лист, это наша квартира.
Что вы несете? голос тети Милы приобретает стальные ноты, она встает между мной и мужчиной, по любимой привычке, упирая руки в бока. Сейчас тетя больше не выглядит сумасшедшей старухой, и хоть коротко стриженные волосы по прежнему взъерошены, болезнь точно отступает под напором эмоций, я сейчас вызову милицию!
Бабуля, нет давно милиции, очнись, нагло хмыкает второй, выглядывая из-за плеча подельника. Кепка-восьмиклинка, надвинутая низко, почти скрывает от меня его глаза, можете вызывать кого угодно, мы только за. Вот придут менты, с ними и освободите нашу жилплощадь.
Мы тут хозяева. Так что пакуйте вещи и съезжайте.
А ну пошли вон! кричит тетя Мила, и с неведомо откуда взявшейся силой начинает толкать их, пытаясь спустить с лестницы, мерзавцы! Ворюги! Жулье!
Э, ты че, больная? Руки убрала! Завтра придем с участковым, чтобы духа вашего здесь не было!
И все же, эти двое отступают, а тетя Мила еще долго сыплет им вслед проклятьями, сотрясая кулаком в воздухе.
Лист, сложенный втрое, остается лежать на половичке перед нашей дверью. Я наклоняюсь, осторожно придерживая живот, и поднимаю его, расправляя.
Наверху, крупными буквами написано «Договор купли-продажи квартиры», и дата в нем стоитпятое марта этого года.
Вчитываюсь в текст, спускаясь бегло ниже, цепляюсь за фамилию тети Милы, за наш адрес, за подпись на оборотной стороне листа. Имя покупателя мне, конечно, не знакомо, я понятия не имею, кто он, кто эти люди.
И, самое главное, фальшивка этот документили нет. Конечно, нежданные визитеры оставили нам всего лишь копию, и я надеюсь, что это лишь способ напугать нас, не более, только не пойму, с какой целью.
Дышать становится тяжело, живот неприятно каменеет, заставляя болезненно охнуть. Я опираюсь на стену рукой, все плывет перед глазами.
Что с тобой? тетя Мила оборачивается ко мне, перестав ругаться, ты не рожать часом ли собралась?
Нет, мотаю головой, нельзя, рано еще Просто живот заболел.
Садись, сейчас я воды тебе принесу, деловито отвечает она и захлопывает дверь, закрывая ее на все замки, даже на цепочку. Я смотрю на нашу дверь, которая теперь кажется совсем ненадежной, и замки эти лишь временная преграда.
Тетя приносит щербатую чашку, свою любимую, и я делаю осторожно несколько глотков. В горле пересохло совсем, и желудок снова напоминает о том, что я так и не успела поесть, а мне скоро идти на работу.
Тетя Мила, ты никакие документы не подписывала? спрашиваю ее осторожно, надеясь, что та искра разума, которая сейчас светится в ее глазах, не потухнет и не сменится на привычное уже сумасшествие.
Ты меня совсем за дурочку держишь, Ева, хмурится она, забирая из моих рук бумагу и водружая на нос очки, я всю жизнь проработала с документами и знаю, когда можно, а когда нельзя подписывать!
Если бы это была прежняя тетя Мила Если бы это была она, я бы ни минуты не сомневалась в том, что она в жизни бы не ввязалась ни в какую авантюру. Но теперь я не могу ей доверять
Постепенно тяжесть, сковывающая живот, отступает. Я знаю, что мне нужно поесть и хоть немного набраться сил, но мысли о том, что эти люди придут завтра и снова будут ломиться в нашу дверь
Я обвожу глазами нашу маленькую, двухкомнатную квартиру. Так вышло, что после смерти родителей мне ничего не досталось: квартира, в которой мы жили, за нами не числилась, от машины ничего не осталось Тетя распродала все имущество, которое посчитала лишним, продала свой домик недалеко от моря и на вырученные деньги купила жилье здесь, в этом городе.
Именно поэтому собственником числилась она одна, я только прописана здесь. Никогда в жизни у меня не возникало мыслей, что я как-то должна претендовать на эту жилплощадь, но и представить, что у нас заберут последнее жилье, перед тем, как должен родиться мой ребенок, невыносимо.