Осмотр не дал отрицательных результатов, но интендант по-прежнему преграждал Гийому путь.
Господин бальи никого не принимает. Он не желает никого видеть. Прошу простить меня, месье. Я всего лишь выполняю приказ.
Уверяю вас, меня он примет, если только он не самый неблагодарный человек на свете. Прошу вас взять на себя труд и хотя бы сообщить ему мое имя. Меня зовут Тремэн!
Мужчина опустил руки, явно колеблясь, но тут прибежал мальчик. Он был очень красив: абсолютная чистота черт и черные завитки волос придавали ему сходство с греческим пастухом. Встав на цыпочки, он сказал что-то на ухо интенданту. Тот пожал плечами, но освободил дорогу.
Въезжайте, месье, кажется, вас ждали. Вы можете доверить мне вашего коня. Я сумею о нем позаботиться. Гроза явно заставляет его нервничать...
Да. Будьте с ним осторожны! Его зовут Сахиб.
Не беспокойтесь! Он хотя бы не промокнет.
Гийом спешился, а Морель одной рукой умело взял поводья, а другой погладил жеребца по голове, прежде чем увести к строению, где, должно быть, располагалась конюшня.
Дождь уже лил как из ведра, барабанил по разбитым и заросшим травой плитам большого двора. Но подросток как будто не обращал на это внимания, хотя на нем были только коричневые короткие штаны и распахнутая на груди рубашка. Заметив, что гость опирается на трость и слегка хромает, он пошел перед ним неторопливым шагом, чем вывел Тремэна из себя.
Я не инвалид!крикнул он.Беги! Я пойду за тобой и не заблужусь.
Мальчик стрелой пролетел через двор и словно часовой остановился возле открытой боковой двери. Он дождался, чтобы гость вошел внутрь. Тремэн оказался в совсем маленьком и плохо освещенном вестибюле. Такие помещения обычно используют, когда в одиночестве возвращаются с охоты, чтобы не нести грязь на мраморный пол центрального входа. С одной стороны располагалась дверь в кухню, с другойв просторную гостиную, которая в прошлом была роскошной. Об этом можно было догадаться по потемневшему золоту на резном дереве, по облупившейся росписи больших панно в стиле Лебрена. На сохранившейся росписи можно было разглядеть лесные божества, танцующие на заросшей мхом поляне. Две люстры с разбитыми хрустальными подвесками свисали с кессонного потолка, чье богатство красок не смогла уничтожить ярость секционеров из Алансона.
Остатки мебели были собраны в одном конце гостиной возле красивого мраморного камина, чьи кариатиды лишились лиц под эгалитарной массой какого-нибудь санкюлота. Это были в основном реликвии, забытые на чердаках, которыми снова начали пользоваться, несмотря на их ветхость. Но Гийом этого не видел, пораженный открывшейся его взору картиной, почти испанской в своей суровости, которую был бы рад запечатлеть Эль Греко. В старинном кресле с высокой спинкой, из-под ветхой кожи которой проступали пружины, сидел бальи де Сен-Совер, выпрямившись, словно на портрете, и смотрел на Гийома. В своей черной сутане с белым восьмиконечным крестом, который указывал на его чин в Мальтийском ордене, бальи походил на свой собственный призрак. Но никогда еще Тремэн не видел его таким величественным. Побелевшие волосы, синюшный цвет лица, некоторая напряженность черт выдавали страдания и болезнь, но тонкогубый рот сохранил презрительную складку, точеный профильсвое великолепие, а серые глазатвердость гранита. Очевидно, если тело и слабело, то душа не потеряла ни грана своей стойкости.
Рядом и чуть позади, положив руку на спинку кресла, стояла женщина с непроницаемым лицом. Высокая, с фигурой хороших пропорций, она была из тех, о ком нельзя сказать, красива она или уродлива. Возможно, скорее все-таки некрасива, несмотря на темные глаза, в которых вспыхивали искры. В любом случае она была импозантной и напоминала ангела смерти за спиной старика. У Гийома возникло именно такое ощущение...
Тремэн еще только входил в гостиную, когда услышал голос старого бальи.
Итак, господин Тремэн, вам удалось разыскать мое логово. Примите мои поздравления: это не так-то легко. Ведь вы не знали о моем возвращении?
Знал, и сделать это было куда легче, чем вы думаете. Чтобы узнать новости о вас, мне достаточно было съездить в Карруж Там я услышал, что вы вернулись в ваш семейный замок. Но, впрочем, я был несколько удивлен. Отчего вы не сочли возможным известить об этом ваших друзей из дома «Тринадцать ветров»? Или мы более не друзья? Я готов в это поверить, так как услышал ваше «господин Тремэн». Раньше вы называли меня Гийомом.
Тень улыбки осветила усталое лицо, а рука, изуродованная ревматизмом, указала на старый стул из черного дерева.
Времена изменились, и я тоже. Зачем мне было демонстрировать мой упадок вам и вашим близким? Мне бы хотелось, чтобы в вашей памяти сохранился мой прежний облик. Но раз уж вы здесь, присаживайтесь! Феодосия принесет нам сидр, чтобы мы выпили за ваш приезд,он с видимым трудом обернулся к высокой темноволосой женщине. Та молча поклонилась и вышла.
Тремэн проводил ее взглядом, но от вопросов воздержался. Он сел, как ему и было предложено.
Не уверен, что мой приезд будет вам приятен, господин бальи. Меня привело сюда серьезное дело, и, говоря откровенно, у меня к вам лишь один вопрос. Где он?
Кто?
Неужели вы обяжете меня произнести имя человека, хотя вы уже наверняка догадались, о ком идет речь?сурово спросил Гийом.Я говорю о том мальчике, за которого я готов умереть и которого я принял под моим кровом...
Ответ прозвучал резко, словно удар хлыстом:
Не путайте роли! Это он пожелал оказать честь нашему дому своим присутствием, которым вы и ваши потомки могли бы гордиться. Он всегда был хозяином!
Гийом встал так стремительно, что тяжелый стул опрокинулся.
Не до такой степени!воскликнул он, давая волю своей ярости, смешанной с тревогой, которая обуревала его столько дней.Не до такой степени, чтобы принимать себя за версальского султана и воскрешать их нравы! Не до такой степени, чтобы...
Тише, прошу вас!приказал бальи.Столь опасные слова не должны будить эхо. Даже в одиночестве! Особенно в одиночестве! Они могут далеко завести. Чего вы хотите от меня?
Я вам уже сказал: узнать, где он находится сейчас.
Диалог прервало появление Феодосии, вошедшей с подносом, на котором стояли запотевший кувшин и оловянные кубки. Она разлила по кубкам белую пенистую жидкость, вопросительно посмотрела на бальи и снова вышла, медлительная и молчаливая, будто тень. Гийом не удержался от замечания:
Удивительное создание в глуши наших нормандских лесов! Да и мальчик, который привел меня в дом, вызывает не меньшее удивление. Но я нескромен, прошу меня простить...
Мне не за что вас прощать! В этом нет никакого секрета. Маркоссын Феодосии. Она спасла мне жизнь, а так как при этом она потеряла все, что имела, я предложил ей приют под единственным кровом, который остался у меня на земле. Ей и ее ребенку как будто нравится здесь, несмотря на сырость... Но вернемся к вашему вопросу. Почему вы полагаете, что я могу вам на него ответить?
Тремэн поставил пустой кубок Сидр, восхитительно свежий и ароматный, немного смягчил его мрачное настроение.
Мне это кажется очевидным! Не вы ли вели его, были его защитником и наставником? Если кто и может навести меня на след, то только вы.
Бальи де Сен-Совер резко подался назад, а его серые глаза загорелись гневом.
След? Какое слово для принца! Кем он стал для вас? Обычной дичью?
Обыкновенным вором! И тем хуже, хотя я вас шокирую. Он забрал мою дочь, вы понимаете? Похитил мою дочь с пляжа! Того самого, где вы с ним садились на корабль. Такова его признательность за гостеприимство, пережитую опасность и пролитую кровь.
Ледяные доспехи, в которые, казалось, облачился бальи при появлении Тремэна, исчезли благодаря подлинному изумлению.
Вашу дочь? Вы говорите об Элизабет?
У меня никогда не было другой дочери. Она гостила у госпожи де Варанвиль и каждое утро совершала прогулку верхом. Однажды ее лошадь вернулась одна, но вот с этим.
Из маленького портмоне Гийом достал последнюю записку Элизабет и булавку с геральдической лилией, которой она была прикреплена к потнику лошади. Он протянул оба предмета старику, который пробежался глазами по тексту записки и на мгновение задержал в пальцах крохотное золотое украшение. Наконец, он вздохнул: