На пороге стоял старый Адамс. Его фигура вырисовывалась в свете ночника, стоявшего на столе в прихожей. Снежно-белые волосы были взъерошены и сверкали вокруг головы, как ореол. Одной рукой он запахивал на груди халат.
- Вы так поздно, сэр, - сказал Адамс. - Мы беспокоились.
- Простите. Меня сильно задержали.
Адамс посторонился, пропуская его в дом.
- Вы уверены, что все в порядке, сэр?
- О, совершенно уверен. Я навещал Седрика Мэдисона из "Ситуэйшн". Он оказался отличным парнем.
- В таком случае, я снова пойду в постель, сэр. Зная, что вы в безопасности, я усну спокойно.
- Не беспокойтесь. Спасибо, что подождали меня.
Он стоял у двери в кабинет и смотрел, как Адамс медленно поднимается по лестнице. Потом вошел в кабинет и включил свет.
Комната сомкнулась вокруг него с привычной близостью, с запахом комфорта и ощущением того, что он дома. Он стоял, глядя на ряды обтянутых кожей книг, на аккуратный стол, на старое удобное кресло, на глубокий мягкий ковер.
Снимая пальто, он ощутил в кармане сложенную газету. Удивленный, он достал ее, развернул, и в глаза сразу бросился заголовок. И тут же все в комнате мгновенно и странно изменилось. Комната больше не была аккуратным святилищем, а просто рабочим кабинетом пишущего; не обтянутые кожей элегантные тома стояли на полках, а неровные ряды растрепанных, с халатно загнутыми страницами, книг. А ковер больше не был старинным и глубоким он превратился в дешевый новый ковер фабричной работы.
- Боже... - выдохнул Харингтон почти умоляюще.
Он чувствовал, как испарина выступила у него на лбу. Руки его неожиданно задрожали, колени подогнулись.
Потому что он изменился так же, как и комната - комната изменилась, потому что изменился он.
Он больше не был последним джентльменом и снова стал той другой, гораздо более реальной личностью, которой был уже весь вечер. Он снова был собой. И он знал, что произошло это благодаря заголовку в газете.
Он осмотрел комнату и понял, что теперь видит ее правильно, что такой она была всегда; даже когда он представлял ее себе гораздо более романтичной. Он нашел себя через тридцать лет и затем - он вспотел при этой мысли - и затем снова потерял себя, легко и не сознавая этого, даже ничего не заметив.
Он пошел, чтобы увидеть Седрика Мэдисона, с этой самой газетой, зажатой в руке, пошел без всякой цели. И вот он снова увидел свой кабинет не таким, каков он на самом деле. Ему снова захотелось прочесть знакомые имена на могильной плите. Он снова помнил свои ужины с давно умершей матерью. Его снова заставляли сообразить, что уличная забегаловка - это прекрасная столовая. И, конечно, еще многое...
Думать об этом было унизительно, но не только унизительно - в этом заключались и метод, и цель, и теперь было важно узнать, что это за метод и цель.
Он уронил газету на пол, подошел к бару и достал бутылку и стакан. Налил немного и выпил.
"Ты искал начальную точку, - сказал он сам себе, - и такой начальной точкой оказался Седрик Мэдисон. Не более, чем ключ, но, по крайней мере, с этого началось..."
Он попытался мысленно восстановить прошлые часы, ища хоть какую-нибудь цель, вспоминая, в какой же момент он изменился. Но ничего так и не нашел.
Но ведь как-то он изменился или, скорее, его изменили, вернули в маскарадный мир, навязанный ему много лет назад! В чем причина этого маскарада? Что заставило изменить жизнь человека, или, вернее, жизни многих людей? Возможно, стремление навязать благоденствие, неудержимое стремление делать добро, навязчивое желание вмешаться в жизнь других людей...