Боролся Холлис Харингтон, последний джентльмен!
И в это мгновение он не был ни последним джентльменом, ни человеком, сидевшим в старой машине; сейчас он был юношей и человеком из прошлого жалким и дрожащим. Он сидел в будке, в самом дальнем углу какого-то неизвестного ему помещения, полного шума и незнакомых запахов, а в другом углу будки, еще более темном, чем его угол, сидел кто-то другой, и этот другой говорил.
Он попытался рассмотреть лицо говорившего, но было либо слишком темно, либо у того вообще не было лица. И все время этот близкий незнакомец говорил.
На столе лежали бумаги, обрывки рукописи, и он знал, что это не хорошо, и старался объяснить незнакомцу, почему это не хорошо и как должно быть хорошо, но язык его распух, а горло пересохло. Он не мог сформулировать в словах, но чувствовал это в себе - ужасную, кричащую необходимость изложить на бумаге убеждения и веру, которые бесновались и требовали выражения.
И он ясно услышал, как незнакомец сказал:
- Я хочу иметь с вами дело.
И это было все. Больше он ничего не помнил...
Так оно и стояло - древнее, пугающее, изолированное воспоминание о какой-то прежней жизни, о происшествии вне прошлого или будущего, без всякой связи с ними.
Ночь неожиданно похолодала, и он вздрогнул от этого холода. Он включил мотор, отъехал от обочины и медленно двинулся по улице.
Он ехал уже с полчаса и все еще дрожал от ночного холода.
"Чашка кофе согреет меня", - подумал он и остановился против открытого всю ночь ресторанчика.
И с некоторым удивлением понял, что находится не более чем в одной-двух милях от дома.
Внутри не было никого, кроме подержанной блондинки, прислонившейся к прилавку и слушавшей радио.
Он вскарабкался на сидение:
- Кофе, пожалуйста.
Ожидая, пока блондинка нальет кофе, он осмотрелся. Помещение было чистым и уютным, с автоматом, продающим сигареты, и линией журналов, выложенных вдоль стены.
Блондинка поставила перед ним чашку.
- Что еще? - спросила она.
Но он не ответил: краем глаза он уловил заголовок на обложке одного из наиболее сенсационных журналов.
- Больше ничего? - повторила вопрос блондинка.
- Это все, что я хотел, - ответил Харингтон. Он не смотрел на нее. Он все еще не сводил взгляда с журнала.
Заголовок на обложке кричал:
ПРИЗРАЧНЫЙ МИР ХОЛЛИСА ХАРИНГТОНА!
Он осторожно встал с сиденья и взял журнал. Он быстро протянул руку и схватил журнал, прежде чем тот успел увернуться. У него было чувство, что журнал, как и все остальные, окажется нереальным. Вернувшись к прилавку, он положил журнал и уставился на обложку: заголовок по-прежнему был там. Не изменился, не исчез. Харингтон потер пальцами напечатанные слова: они были совершенно реальными.
Он быстро перелистал журнал, нашел статью: на него смотрело со страниц его собственное лицо, хотя он не совсем так представлял себя: на фото он был моложе, темнее, а под этим лицом было другое, совсем другое. И заголовок между фотографиями звучал вопросительно:
КТО ИЗ НИХ НАСТОЯЩИЙ ХОЛЛИС ХАРИНГТОН?
Было здесь и изображение дома, который он узнал, несмотря на его ветхость, и ниже еще одно изображение того же дома, но идеализированного, сверкающего белой краской и окруженного аккуратным садом.
Он не побеспокоился прочесть надпись между рисунками этих домов. Он знал, что там написано.
А вот и сама статья:
"Действительно ли Холлис Харингтон больше, чем человек? Действительно ли он таков, каким считает себя человек, созданный собственным воображением, живущий в невероятно призрачном мире счастливой жизни и хороших манер? Или это не более, чем тщательно выработанная поза, проявление исключительного умения приукрашивать, а также самореклама? Или все было необходимо для создания той гладкой, глубокомысленной, многозначительной прозы, которую он писал свыше тридцати лет - чтобы придумать свой мир и поверить, что он живет в нем...