На ней струящееся зеленое платье, на ногах золотые сандалии. Волосы светлыми волнами облегали шею, глаза сияли радостной голубизной.
Он не мог вымолвить ни слева. Наконец, произнес:
- Ты прекрасна.
- Разве я была когда-нибудь другой?
- Дай мне поглядеть на тебя, - сказал он глухим, чужим голосом.
И он простер к ней руки, боязливо, не веря самому себе. Сердце билось, как бабочка о стекло. Он шагнул вперед, точно в водолазном костюме, под толщей воды. Он обошел ее вокруг, робко прикасаясь к ее телу.
- Ты как будто видишь меня впервые. Мало нагляделся на меня за все годы?
- Мало. Мало... - сказал Джордж, и глаза его налились слезами.
- О чем ты хотел говорить со мной?
- Сейчас. Подожди немного.
Он сел, прижимая дрожащие руки к груди. Крепко зажмурился.
- Это непостижимо. Может, и это сон? Как они сумели тебя сделать?
- Нам запрещено говорить об этом. Нарушается иллюзия.
- Какое-то колдовство.
- Нет, наука.
Руки у нее были теплые. Покрытые лаком ногти - само совершенство. И никаких швов, ничего искусственного. Он смотрел на нее, и в ушах звучали строки из "Песни песней" - те, что они читали вместе в счастливые и далекие дни. "О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! глаза твои голубиные под кудрями твоими... Как лента, алая губы твои, и уста твои любезны... Два сосца твои, как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями... Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе".
- Джордж.
- Что?
Ему захотелось поцеловать ее.
"...мед и молоко под языком твоим, и благоухание одежды твоей подобно благоуханию Ливана".
- Джордж!
Оглушительный звон в ушах. Комната плывет перед глазами.
- Да, да. Сейчас. Одну минуту... - Он замотал головой, силясь стряхнуть наваждение.
"О, как прекрасны ноги твои в сандалиях, дщерь именитая! Округление бедр твоих, как ожерелье, дело рук искусного художника...".
Как они сумели смастерить все это? И так быстро! За три часа, пока он спал... Тончайшие часовые пружинки, алмазы, блестки. Жидкое серебро... А ее волосы? Какие кибернетические насекомые прядут эту бледно-золотую нить?
- Если ты будешь так пялиться на меня, уйду.
- Нет. Не уходи.
- Тогда ближе к делу, - холодно сказала она. - Ты хотел говорить со мной о Леонарде.
- Сейчас. Подожди минуту.
От его ярости ничего не осталось. Все рассеялось, когда он ее увидел. Джордж Хилл чувствовал себя нашкодившим мальчишкой.
- Зачем ты сюда пришел? - спросила она.
- Кэт, прошу тебя...
- Нет, отвечай. Тебя интересует Леонард? Ты знаешь: я его люблю.
- Кэт, не надо! - взмолился он.
Она продолжала:
- Я все время с ним. Мы объехали все места, где я когда-то любила тебя... Это была ошибка. А теперь... Помнишь лужайку на Монте-Верде? Мы были там на днях. Месяц назад мы летали в Афины, взяли с собой ящик шампанского.
- Ты не виновата, нет, не виновата! - Он смотрел на нее в упор. - Ты другая, ты... не она. Это она всему виной. А ты - ты тут ни при чем.
- Ты бредишь, - резко сказала женщина. - Я и есть она, и никакой другой быть не может. Во мне нет ни одной частички, которая была бы чужда ей. Мы с ней одно и то же.
- Но ты не вела себя так, как она.
- Я вела себя именно так. Я целовала его.
- Ты не могла. Ты только что родилась!
- Допустим. Но я родилась из ее прошлого. И из твоей памяти!
- Послушай, - говорил он, - может быть, как-нибудь... ну, заплатить побольше, что ли? И увезти тебя отсюда? Мы улетим к черту на кулички, в Париж, в Мельбурн, куда хочешь!
Она рассмеялась.
- Куклы не продаются. Поглядел - и хватит с тебя.
- У меня много денег!
Она покачала головой.
- Это ничего не значит. Уже пробовали. Ты знаешь, даже то, что делается, - нарушение закона. Власти терпят нас до поры до времени.
- Кэти, я хочу одного - быть с тобой.
- Это невозможно, ведь я та же самая Кэти. А кроме того, конкуренция сам понимаешь.