Врач обнадеживающе улыбался, изо всех сил пытался вселить уверенность.
И вот что я вам скажу еще. Лекарств от вашей болезни не существует. Заболевание ваше по нынешним временам редкое, назвать его можно было бы так: синдром обделенности человеческим вниманием, сокращенноэсочевэ. Болезнь началась сразу после регистрации вашего открытия, потому что вы ждали чего-то большего от людей, чем получили от них на самом деле. Произошел срыв, кризис, развившийся на почве дефицита внимания к вашей персоне. Отсюда лечениеэтот дефицит срочно необходимо восполнить. Как это сделать? Очень просто. У нас, как вы знаете, полно праздников, на которые собирается множество людей, от невнимания которых вы пострадали; ходите на торжества, и все, что будет там говориться в адрес тех, кому они посвящены, принимайте как бы на свой счет, перевоплощайтесь. Попробуйте, думаю, все будет хорошо Вы ведь врач и все прекрасно понимаете
Доктор Вербин идет разряженный по случаю дня поминовения героев Куликовской битвы. Любуется. И ведь есть на что! Играет музыкакто только отыскал такую! старинная, как раз из того далекого времени.
Тревожные голоса варганов заголосили над Москвойи сделалось вначале страшно, но уже в следующую минуту настроение меняется: расправляются плечи, зудит рукамеч ищет, извечная, неистребимая привычка.
Вербин вспомнил: под такой варган собирались деды, прадеды у Лопасни к знамени великого князя Дмитрия Ивановича, чтобы постоять за землю русскую. Что музыка да варганывот и живые картины с ряжеными!
Покуда шел Вербин дорогой к Старой площади, где начинались торжества у храма, чего только не насмотрелся, не наслушался: песен, приговоров разных, лихих скоморошьих припевок.
Широко праздновался юбилей Куликовской битвы, с размахом, как того и стоил. Еще бы! Таких событий на памяти у России не так много.
Прямо на улице стояли рядами десятки цветных телевизоров, шли прямые трансляции с разных мест, имеющих отношение к сегодняшнему праздникуиз Лопасни, из Брянскаиз родного дома Пересвета, который отыскали, привели в порядок: с поля Куликова, с берегов Дона, Непрядвы, Смолки, Красивой Мечи.
Вербин загляделся. Как живые вставали перед глазами картины: собиравшаяся на берегах Лопасни армия, поход вдоль Рязанского княжества, видение великому князю образа святителя Николы и его знаменитое: «Сие место угреша мя!»
Со стороны неоштукатуренной, красного кирпича церкви в Кулишках, заглушая нестройный говор телевизионных дикторов, послышался могучий басначиналась праздничная торжественная служба. Из церкви вышла сияющая золотом на ярком солнце процессия с хоругвями, черными княжескими знаменами с изображением на них образа Спаса Нерукотворного и двинулась по узкому проходу, сдавливаемому с обеих сторон множеством подоспевшего к этому времени народу.
«Рождество Твое, Богородице Дево, радость возвести всей вселенной из Тебе бо возсия Солнце правды»понеслось над площадью, подминая под себя людские голоса, порывы ветра в чуткой листве окружавших площадь деревьев, городской шум, доносившийся сюда со стороны близлежащих улиц, и упразднив смерть, дарова нам живот вечный»тянул могучий бас.
Доктор Вербин насторожился: «Так ведь этот голосодин к одному голос чиновника из Комитета по делам изобретений и открытий. Точно Как будто один и тот же человек»
В сознании Вербина наложились картины двух событий в его жизнипроцедура утверждения сделанного им научного открытия и сегодняшний праздник в Кулишках; спутались слова и детали, объединились в однопопробуй разними их, растащи в стороныгде одно, где другое?
И вот уже видится доктору Вербину, будто стоит он перед столом президиума Комитета по делам изобретений и открытий в воинских доспехах времен Куликовской битвы в островерхом шлеме, в плетенной из крупных кованых колец нагруднице, нарукавниках с литыми налокотниками, с ослопом в ногахдубиной с тяжелым концом, утыканной железными, чуть тронутыми ржавчиной гвоздями. И надо ему поведать миру про свое открытие, он волнуется, потому что всякое открытиесобытие, так же важное для истории, как, может быть, и то, что произошло на Куликовом поле, потому что и то и другое вошло в историю страны, поскольку открытий вообще очень и очень мало, а в медицине и того меньше.
И вот сейчас надо будет доктору Вербину встать и сказать народу про свое делолюди собрались, они ждут, им очень интересно.
Взволнованный Вербин еще раз оглядел притихшую толпу, вдруг уразумевшую, что она выглядела бы смешной, если бы не стала теперь его слушать.
«Вашему вниманию», проговорил он с трудом, и через мгновение уже не было перед глазами толпы, не слышалось ее голосов, совсем недавно воспринимавшихся как гром, как звериный рык. Не было больше ее устрашающего движения, напоминавшего волнение моря, способного раздавить, смести, впечатать в любое препятствие, не оставить следаничего Сохранялось лишь ее дыхание, пробегавшее холодком, дотягивавшимся сюда, к высокойсамой высокой трибуне и обдававшее жутким, едва уловимым прикосновением левый, слишком открытый висок.
«Потерпим, рассуждала, в свою очередь, толпа. Пусть говорит, если забрался с нашей помощью так высоко. Послушаем его, тем более только что он был среди нас. Он еще не порвал связи с нами, мы видим, как он еще трепещет перед нашим мнением, считается с намину что ж, это нам приятно. Так что пусть говорит, хотя и понять его трудно, но, впрочем, какое это теперь имеет значение, если он уже там, если мы не сумели остановить его, когда он шел сквозь нас, продираясь локтями, ногами, вертким телом, когда он был целиком в нашей власти, когда мы могли сделать с ним все, что хотели. Мы ведь не сделали этого: то ли нам было все равно, то ли нам было лень, или нас специально отвлекли чем-то. А этот доктор, громыхая никому не нужными доспехами, чудак, да знал бы он, сколько против них нехитрых приемов! воспользовался, пробрался, успел. Глупый, да ведь это мы РАЗРЕШИЛИ ему, и если ему и нравилось быть среди нас в своих доспехах, то пусть, если ему так хочется, это не имеет никакого значения. Поздно что-либо предпринимать, пускай себе говорит и думает, что и впрямь со своего возвышения разглядывает нас. Н-е-т, это мы его разглядываем со своих привычных мест, где все куда лучше виднее. Простим ему это заблуждение».
«Я представляю ранее неизвестную истину»расправлялся голос доктора.
«До чего же наивен, ухватилась за те первые слова Вербина толпа. Все суета сует Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки. Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит. Идет ветер к югу и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги своя. Все реки текут в море, но море не переполняется; к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь. Все вещив труде: не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием. Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем А он, чудак, «ранее неизвестное» Однако послушаем его дальше Как он, однако, неосторожно подставляет висок»
«Появилась новая и неожиданная возможность в лечении зубов»
«Фу, какая гадость, поморщилась толпа. Да ведь это мелочь. И впрямь не следовало бы его пускать туда. Подумаешь, зубы! А впрочем, от этих гнилушек порой столько хлопот. Пожалуй, это любопытночто там у него такое? И все-таки с этим выходить на самую высокую трибуну?.. Но, может быть, все-таки»
«без всякого сверления?»
«До чего же мы дожили, если с этой трибуны стали слушать такое! А ведь были временаименно отсюда мы узнавали о строении Вселенной, это отсюда нам открывались тайны философии и человеческой мудрости; с этого самого места нас потрясали открытиями неведомых сил природы; здесь нам объясняли тайны биологических процессов, казалось, упрятанных от людей навсегда. Чего только не было, чему мы были свидетелями! Сколько раз у нас замирало сердце, восторгаясь изяществом человеческого разума, гармонией мира, открывавшейся перед нами во всей своей красоте! Сколько потрясений мы испытали, стоя перед этой трибуной, ни на мгновение не забывая вместе с тем свое заученное, вдолбленное в сознание, вмурованное в плоть и переходящее из поколения в поколение: «Бывает нечто, о чем говорят: смотри, вот это новое, но это уже было в веках. Нет памяти о прежнем, да и то, что будет, не останется в памяти у тех, которые будут после»