Мы с Акакием курим на палубе, глядим на звезды, слабые на светлом северном небе. Где-то там и созвездие Рыбы.
Мне снятся рыбы, говорю я.
Акакий бросает окурок. Длинной дугой летит он, вспыхивает мгновенной маленькой радугойи гаснет.
Добрым людям голые бабы снятся, говорит Акакий, плюнув за борт.
Нельма
Нельму все-таки поймали. Одну.
Рано утром подъехал на лодке Очень Опытный, бросил ее на палубу и простился.
Нельма была невелика, но бесконечно соразмерна. Удивительно мощной, лобастой оказалась ее спина, темная, с сизым отливом.
Мы положили нельму на палубу и, как чумные, кружили вокруг, хлопали ее по спине, оглаживали, любовались. С удивлением глядел инспектор на наши пируэты вокруг рыбины.
Меня поразил ее глазчерно-зеленый, с малахитовыми прожилками.
Строение головыхищно стремительное, но благородное. Нет такого хладнокровия и жестокости, как у щуки.
Нельмавообще-то речная рыба. Ни в Чудском, ни в Ладожском, ни в Онежском озерах нет нельмы. Известны только три озера, в которых она живетБольшое Невольничье в Северной Америке, Зайсан в Казахстане и наше Кубенское.
Я попытался определить возраст нельмы по количеству годовых колец на чешуе. Этой нельмине было больше трех лет, или, как обозначают ихтиологи, 3 +.
Я стал потрошить нельму. Какие странные оказались у нее жабрыразветвленные и мягкие на ощупь, замшевые, напомнившие какой-то мохягель?
Мы хотели было тут же сварить или зажарить ее, но инспектор не дал. Он сказал, чтобы мы засолили ее и везли в Москву. Мы не стали ломаться, натерли нельму солью, завернули в крафт. В дальнейшем она еще доставила нам хлопот. После плаванья по Кубене мы отправились в Кириллов, где поджидал нас другИгорь. Оставив нельму у него досаливаться, мы продолжили путь посуху. А Игорь хватил с нею горя. Она показалась ему настолько ценной, что он не мог спокойно спать, перевешивал ее с места на место, опасаясь противных кирилловских котов.
Кубена с теплохода
В Кириллове мы простились с командой катера. Акакий остался пожить немного в деревне под Ферапонтовом, а я через несколько дней отправился обратно на теплоходе «Евгений Преображенский».
После УРа «Преображенскии» показался похожим на огромный торт, белый, сдобный, трехслойный.
Ты прости, капитан! Ты прости, капитан! ревел громкоговоритель на верхней палубе.
Туристы, галдя, бросали последний взгляд на Кирилловский монастырь. Он отражался в бирюзовом Сиверском озере, под стенами монастыря на розовых валунах ленились девицы в разноцветных купальниках.
Медленно и величаво разворачивался теплоход, капитан нарочно давал возможность наглядеться на монастырь с разных точек. Скоро монастырь отошел назад, но в заболоченных лугах долго были видны его светлые башни, крытые ржавой жестью.
Попутчики у меня оказались уникальныевологодский протодьякон и дьякон Кадниковской церкви. Протодьякон был благообразен, с аккуратно подбритой черной бородкой, дьякон же огромен, похож на Льва Толстогораздутые ноздри, спрятанные в бровях глаза, вельветовая кофта.
Он оказался страстным шахматистом. Партию за партией обставлял протодьякона. Беседовали за игрой они солидно и размеренно, но в то же время напоминали героев какого-то старинного водевиля.
Ну что же, отец дьякон, придется эту пешечку съесть.
Так-так, отец Владимир, ходите-ходите. Вон какие вы, оказывается, хитрые. А мы пойдем ферзей.
Я поднялся на палубу. Странным казалось мне плаванье на теплоходея плыл как на троне, оглядывая берега.
К закату мы вошли в Кубенское озеро. Я вдруг разволновался, ревниво следил за трестой, колеблющейся от волны, обрадовался стае крякв, поднявшихся из камыша. Был закат, ну, почти такой же, как в тот вечер, когда нашли утопленника, но чудоя не узнавал Кубенского озера. Вдруг все сместилось в голове, озеро показалось совсем чужим, невиданным, незнакомым.
Я почувствовал разочарование и даже обиделся на Кубенское озеро, которое полюбил Но слишком размеренно, слишком величаво плыл теплоход, а я стал деталью, мухой на его белоснежных сдобных боках. На катере я был жителем Кубены, а теперь стал посторонним.
Под самую ночь, когда от заката остался лишь след на небе, показался Спас Каменный. Он был темен и только на колокольне помигивал фонарь. Спас Каменный успокоил меня. Я глядел на него, как на дом, в котором прожил какое-то время. От него, от колокольни, от летающих муравьев стали связываться воедино, нанизываться, как бусины, и язь, и нельма, и три леща, и завтрак у капитана.
Я все глядел с палубы, надеясь встретить УР, но не встретил. И это хорошо. Я бы, наверно, замахал руками, завопил, засвистел, чтоб привлечь внимание инспектора и капитана. Да узнали ли бы они меня? Ведь и у них я был пассажиром, опасным журналистом, который может что-нибудь плохое написать.
И все-таки я ждал УР долго, до темноты.
Вкус нельмы
Завернутая в крафт, обсыпанная крупной желтой солью, нельма лежала в рюкзаке. Было жарко, и я часто развязывал рюкзак, принюхивалсяжива ли?
В Вологде я оказался без копейки. Билет на московский поезд был куплен заранее, но уходил поезд ночью и мне предстоял томительный вечер без денег и без друзей. Кое-как я наскреб меди, купил хлеба и пошел в инспекцию.
Рабочий день кончился. В инспекции было сумрачно. В углу скрежетал учрежденческий сверчокрепродуктор, узкие конторские столы выстроились вдоль стены, где висел «График отлова кубенской жилой нельмы».
Пристроившись под графиком, я вынул жилую нельму из рюкзака.
Бечевка, которой был затянут сверток, оказалась жирной на ощупь и, видно, тоже просолилась. Крафт-крафтя развернул рыбину.
Целая, неразрезанная нельма была бы уместна на старом столовом серебре. Нож, которым я взялся ее разрезать, выглядел жидкой белесой железякой.
От соли чешуя ее еще потемнела, светилась пасмурно и значительно.
Под ножом рыбина жирно вздрагивала, выскальзывала из-под лезвия, и я водил им деликатно, как скрипач смычком. Я резал нельму томительно и печально, как будто играл «Элегию» Масснэ.
Я попробовал нельму и, показалось, совершил что-то незаконное. Она была не то что нежна, она была наивна на вкус. Я не находил в себе достоинств, которые давали бы право ее отведать. Я не был достоин ее, как старцы Сусанны.
Она вполне просолилась, мясо ее было полупрозрачным, с легким перламутровым отливом. Сквозь ломтик можно было разглядеть тусклое инспекционное окно.
Скрипнула дверь, вошла уборщица с ведром и веником в руках. Она, видно, удивилась, вытаращилась на менямаленького человека, поедающего большую рыбу. А я, отрезая следующий кусок, уже суетился, орудовал ножом так стремительно и нервно, как будто играл «Танец с саблями» Арама Хачатуряна.
Изысканная, элегантная, горделиваяможно строить торжественные словесные ряды, рассказывая о вкусе нельмы. Но все же вкус ее, ее нежность и прозрачность исчерпываются словомнельма. Оно тает на губахнельма.