К. Cимонов Подвиг капитана Cабурова
Было уже темно. Совсем близко полукольцом над передним краем немцев висели их сигнальные белые ракеты. Сабуров шёл рядом с автоматчиком, спотыкаясь и чувствуя, что он страшно устал и засыпает на ходу.
Погоди,сказал он на середине пути.Дай сяду.
Он присел на обломок кирпича и с горечью подумал, что, должно быть, стареет или начинает уставать не той усталостью, которая приходит каждый день к вечеру, а длинной, непроходящей, которой больны уже многие люди, провоевавшие полтора года. Они посидели несколько минут и пошли дальше.
Проценко они нашли не сразу. Их не предупредили, а он, оказывается, за эти четыре дня, что у него не был Сабуров, переместился. Теперь его командный пункт был, как и у Сабурова, в подземной трубе, но только в огромной, четырёхметровой, которая служила главной городской магистралью, спускавшейся к Волге.
Ну, как тебе нравится новое помещение, Алексей Иванович?спросил Проценко у Сабурова.Хорошо, правда?
Неплохо, товарищ генерал. И главное, пять метров над головой.
Как бомба ударяет, только посуда в доме сыплется, больше ничего. Ну, садись.
Сабуров сел.
Чаю,сказал Проценко.
Ординарец быстро подал чай.
Пей.
Сабуров выпил, обжигаясь, кружку горячего чаю. Он надеялся, что сон соскочит с него, но сон не пропадал. Он с трудом удерживался от того, чтобы не клевать носом при генерале.
Ты всё на прежнем месте?спросил Проценко.
-Да.
Значит, ещё не разбомбили?
Выходит так, товарищ генерал.
Сабуров заметил, что во время этого разговора.
Проценко так внимательно присматривается к нему, словно видит впервые.
Как ты себя чувствуешь?спросил Проценко.
Хорошо.
Да я не про батальон, а про тебя. Как ты себя чувствуешь? Поправился?
Поправился,сказал Сабуров.
Проценко помолчал и снова внимательно посмотрел на Сабурова.
Я хочу, Алексей Иванович, дать тебе одно задание,сказал он вдруг строго, как бы удостоверившись, что задание это он может дать и что Сабуров его осилит.Ремизова отрезали.
Знаю, товарищ генерал,сказал Сабуров.
Знаю, что знаешь. Но мне от этого не легче. Я знаю, что его отрезали, но не знаю, как там у него: кто жив, кто убит, сколько осталось, что могут сделать, чего не могут,ничего не знаю. А я должен знать и сегодня же,понимаешь?
Понимаю.
Потом, может быть, легче будет, когда Волга станет, по льду можно будет обходить. А сегодня нужно итти по берегу. Я проверял. В принципе пройти там можно, потому что немцы до самого обрыва дошли, но вниз не спустились. Мы отсюда не дали это сделать, а Ремизов, наверное, оттуда не дал. В общем, с откоса они не спускаются. Придётся тебе пройти под откосом низом. И выполнить это...Проценко сделал паузу, посмотрел на усталое лицо Сабурова и жёстко добавил:Сегодня же ночью. Мне нужно, чтобы пошёл человек не просто так, а чтобы мог мне всё точно узнать и, если все выбиты, взять на себя команду. Так вот, в зависимости от обстановки, я или буду ждать тебя обратно сегодня ночью или, если ты останешься там, буду ждать того, кого ты пришлёшь. Какодин пойдёшь или автоматчика с собой возьмёшь?
Сабуров на секунду задумался.
Немцев на самом берегу нет?
Маловероятно.
Если нарвусь на немцев, так и два автоматчика меня всё равно не выручат,пожал плечами Сабуров.А если просто обстрелтак одному незаметнее. По-моему, так.
Ну, как знаешь.
Сабурову очень хотелось посидеть ещё минут пять здесь, в тепле и безопасности, но он поймал глазами движение Проценко, готовившегося встать, что означало бы окончание разговора, и поспешил подняться первым.
Разрешите итти?
Иди, Алексей Иванович.
Проценко встал, пожал ему руку не крепче и не дольше обычного, словно хотел сказать этим, что всё должно быть в порядке и незачем прощаться как-то по-особенному.
Сабуров вышел за перегородку, во второе отделение блиндажа, где сидел знакомый ему адъютант ПроценкоВостриков, парень недалёкий и вечно всё путавший, но ценимый генералом за безграничную храбрость.
Идёте, товарищ капитан?спросил Востриков.
Да. Слушай, Востриков, я у тебя автомат оставлю.
Хорошо, будет в сохранности.
Сабуров поставил в угол автомат.
Теперь вот что ещё. Дай мне две «лимонки», а лучше штуки три или четыре. Есть?
Есть.
Востриков порылся в углу и, не без некоторого душевного сожаления, дал Сабурову четыре маленьких гранаты Ф-1; они были у него уже с аккуратно привязанными верёвочками, чтобы подвешивать к поясу. Сабуров, не торопясь, подвесил их по две с каждой стороны, предварительно попробовав, крепко ли сидят в них кольца.
Тише,сказал Востриков,выдернете ещё.
Ничего.
Пристроив гранаты, Сабуров отстегнул неудобную треугольную немецкую кобуру, положил её рядом с автоматом, а парабеллум засунул под ватник, за пазуху.
Сабуров пожал руку Вострикову и вышел.
Проценко, оставшись один, задумался. В сущности говоря, он посылал Сабурова не потому, что ему больше некого было послать, а потому, что Сабуров уже раз наладил ему связь с армией, и у него было сейчас чувство, что именно Сабуров должен дойти и сделать. И хотя было очевидно, что сделать это почти невозможно, но всё-таки чувство это не исчезло у Проценко. Он сидел за столом и неторопливо и подробно обдумывал предстоящее. Вернётся ли Сабуров или, оставшись там за командира полка, пришлёт кого-нибудь сюда, всё равно, так или иначе, эти четыреста метров обрыва, на которые выскочили немцы, надо взять обратно.
Чем же, какими же силами отбивать берег? О том, чтобы взять с позиций хотя бы один батальон, не могло быть и речи: надо было отовсюду, из каждого батальона вытягивать по нескольку десятков людей и создавать к завтрашней ночи сборный штурмовой отряд. Только так, другого выхода не было.
Ну, как же вы решили, товарищ генерал?спросил начальник штаба.
Проценко взял листок бумаги и сам подсчитал состав отряда.
Вот,сказал он,здесь написано, по сколько человек откуда взять. За ночь выведи людей сюда в овраг. Днём сколотим их, подготовим, а завтра ночью, будем живы, отберём берег.
Проценко был мрачен. Его лицо ни разу не осветила обычная хитрая улыбка.
Подпишите донесение в штаб армии,сказал начальник штаба, вынув из папки бумагу.
О чём донесение?
Как всегда, о событиях.
О каких событиях?
О сегодняшних.
О каких?
Как о каких?с некоторым недоумением и раздражением переспросил начальник штаба.
О том, что немцы к Волге вышли, о том, что Ремизова отрезали.
Не подпишу,сказал Проценко, не поворачивая головы.
Почему?
Потому что не вышли и не отрезали. Задержи донесение.
А что же доносить?
Сегодня ничего.
Начальник штаба развёл руками.
Знаю,сказал Проценко.За задержку донесения на сутки беру ответственность на себя. Отобьём берег и донесём всё сразу. Если отобьём, нам это молчание простят.
А если не отобьём?спросил начальник штаба.
А если не отобьём,сказал Проценко с мрачной серьёзностью, вообще ему не присущей,то некого будет прощать. Я сам поведу штурмовой отряд. Понятно? Что ты смотришь, Егор Петрович? другим тоном сказал он начальнику штаба.Что ты на меня смотришь? Думаешь, я ответственности боюсь? Не боюсь. Не боялся и не боюсь. А не хочу, чтобы знали, что немцы ещё и здесь на берег вышли. Да, не хочу. Я в штаб армии сообщу, из штаба армии в штаб фронта, из штаба фронтав главную ставку. Не хочу. Это же для всей России огорчение. Понимаешь? Не хочу всю Россию огорчать. Всё равно, если сообщу, скажут: «Отбивай, Проценко, отбивай». И ни одного солдата не дадут. Так я лучше сам, без приказов, отобью. Я все огорчения на одного себя беру. Понимаешь?
Начальник штаба молчал.
Ну, если понимаешь,сказал Проценко,так хорошо.
Потом он вышел из блиндажа. Ночь была тёмная, свистел ветер и шёл крупный снег. Проценко посмотрел вниз. Там, в просвете между развалинами, видна была замёрзшая Волга. Отсюда, сверху, она казалась неподвижной и совсем белой. Пятна изморози лежали кругом на земле. Кое-где в ямках уже плотно лежал падавший весь день снег. Правее по берегу часто хлопали миномёты и слышалась автоматная перестрелка.
Проценко подумал о Сабурове, который сейчас, наверное, уже полз там, и невольно поёжился. Земля была холодная, мокрая, ползти по ней, конечно, было тяжело, а умереть, упав на эту скользкую холодную грязь, ещё тяжелее и обиднее.
В той роте, которая стояла на берегу, Сабуров взял автоматчика и с ним вместе добрался до одиноко высившихся впереди развалин, где стояли последние пулемёты и откуда вниз надо было спускаться прямо к Волге и ползти мимо немцев.
Командир роты предложил ему взять автоматчика с собой до конца, до Ремизова, но он отказался, так же, как и у Проценко.
Цепляясь за торчавшие на земле кирпичи и застывшие комья грязи, он тихо спустился вдоль откоса и теперь был на самом берегу. Он хорошо помнил это место: когда-то, вначале, во время переправы они высаживались именно здесь. Узкая полоска берега была совсем отлогой, и сразу над ней, уступами, поднимались глинистые террасы. Кое-где высились остатки пристаней, на земле были разбросаны обгорелые брёвна. С Волги дул холодный ветер. Едва Сабуров спустился вниз, как почувствовал, что его прохватывает насквозь.
Река была белая. Если бы он вздумал итти около самой воды, то его силуэт на белом фоне был бы заметен сверху. Поэтому он решил итти чуть выше и ближе к обрыву. Отправляясь, он договорился с командиром роты, что, как только немцы откроют по нему огонь, рота тоже откроет огонь из пулемётов по всему Откосу. Это была, правда, ненадёжная помощь, но всё-таки помощь на всей первой половине пути: дальше предстояло самое трудное. Ремизова нельзя было предупредить никакими способами, и, заметив человека, и оттуда, несомненно, должны были открыть огонь. Оставалось полагаться только на собственное счастье.
Первые сто метров он прошёл, не ложась на землю, стараясь двигаться как можно бесшумнее и в то же время быстрее. Никто не стрелял. На берегу было пустынно; один раз он только споткнулся обо что-то и упал на руки. Приподнимаясь, он ощупал препятствиеэто был окоченевший мертвец, и в темноте трудно было узнатьсвой это или немец. Сабуров перешагнул через труп.
Но едва он сделал два шага, как впереди него прошла сверху косая очередь трассирующих пуль. Должно быть, он при падении всё-таки произвёл шум. Он быстро отполз в сторону и прилёг за выкинутыми на берег обгорелыми брёвнами. Немцы дали ещё несколько очередей и на мгновение осветили кусок берега позади Сабурова, там, где лежал мертвец. Немцы принимали его за живого. Очереди ложились всё ближе, и, наконец одна попала прямо в труп. Лёжа за брёвнами, Сабуров продолжал ждать. Видимо, считая, что нарушивший тишину убит, немцы прекратили огонь.
Сабуров пополз дальше. Теперь он полз, не отрываясь от земли и стараясь не производить ни малейшего шума. Ещё два или три раза он натыкался, на мёртвые тела. Потом больно ударился о камень и тихо, про себя, выругался. Ему показалось, что впереди что-то шевелится. Он остановился и прислушался. Послышался плеск воды. Он тихо прополз ещё несколько шагов. Плеск теперь был слышнее. Это был такой звук, словно черпали ведром воду. Он вдруг вспомнил, как в детстве, поспорив с товарищами, пошёл ночью через всё городское кладбище и, в доказательство того, что он это сделал, принёс фарфоровые цветочки из венка, висевшего на могиле в самом конце кладбища. Сейчас ему было жутко почти так же, как тогда.
Тишина, темнота, одиночество и этот странный шум.
Он прополз ещё несколько шагов и увидел появившуюся из-за обломков лодки согнувшуюся фигуру. Человек пошёл сначала как будто мимо, потом, огибая наваленные брёвна, двинулся прямо к нему.
Сабуров ждал. У него не было никаких мыслей, было только ожидание: вот сейчас тот ступит ещё раз, потом ещё раз, и потом можно будет до него дотянуться. Когда человек сделал ещё шаг, Сабуров протянул вперёд руку, схватил его за ногу и дёрнул к себе.
Человек упал, страшно закричал, и в ту же секунду что-то ударило Сабурова по голове и холодная вода окатила его всего. Человек закричал не по-русски и не по-немецки, а просто отчаянно: «А-а-а...» Сабуров изо всей силы ударил его кулаком по лицу. Тогда, крикнув что-то по-немецки, человек схватил его за руку и вцепился в неё зубами. Сабуров, чувствуя, что теперь уже всё равно, тихо или нет, вытащил свободной рукой парабеллум и несколько раз подряд выстрелил, прямо упирая дуло револьвера в тело немца. Тот дёрнулся и затих.
Сверху раздались автоматные очереди, и пули осыпали землю кругом. Несколько пуль с грохотом ударилось в ведро. Сабуров ощупал это лежавшее рядом с ним ведро, к которому была привязана верёвка, и понял, что немец, очевидно, ходил к Волге за водой.
Сверху стреляли всё чаще.
«Спустятся или нет?подумал Сабуров.Нет, не спустятся, побоятся». Он решил так, потому что стреляли сразу отовсюду, беспорядочно и наугад.
Он лёг, подперев плечом труп, который таким образом полулежал на нём и закрывал его от пуль.
«Когда же кончится?»подумал Сабуров. Он чувствовал, что коченеет, потому что немец, падая, вылил на него воду из ведра. Было невероятно холодно. Сверху продолжали стрелять, и так они могли стрелять всю ночь. Сабуров решительно сбросил с себя мертвеца и пополз. Пули ударялись в землю то впереди, то позади него, и, когда он прополз шагов тридцать, а стрелять продолжали чуть ли не вдоль всего берега, к нему,именно потому, что стреляли так много,вернулось ощущение, что в него не попадут.
Он прополз пятьдесят, сто шагов. По берегу всё ещё стреляли. Ещё пятьдесят шагов...
Руки его так окоченели, что уже не чувствовали земли. Были хорошо видны огоньки выстрелов там, на обрыве, откуда стреляли. Теперь и сзади, откуда он шёл, и спереди, от Ремизова, виднелись трассы пуль, шедшие по направлению к стрелявшим немцам. Перестрелка разгоралась всё сильнее, немцы стали всё реже стрелять вниз и чаще отвечать влево и вправо. Тогда Сабуров вскочил и побежал,он больше не мог ползти. Он бежал, спотыкаясь, перепрыгивая через брёвна. У него мелькнула мысль: там, у Ремизова, должны понять, что немцы стреляют по какому-то из наших. Несмотря на грязь и темноту, он бежал отчаянно-быстро. Он остановился, вернее упал, только тогда, когда кто-то подставил ему ногу. Он упал лицом в грязь, ушиб плечо; кто-то в это время сел ему на спину и стал крутить руки.