ВАЛЕРИЙ ГУСЕВНЕ ПРОСТО ВЫЖИТЬПовести
НЕ ПРОСТО ВЫЖИТЬПовесть
Который день над лесом держалась белесая пленка облаков. Они медленно, но неудержимо темнели, превращаясь в грязные беспокойные тучи, и, опускаясь все ниже и ниже, наконец остановились, зацепившись за острые верхушки елей. Похоже, теперь они будут стоять здесь до тех пор, пока, пролив накопившийся дождь, снова не станут светлыми и легкими и смогут вновь подняться высоко над землей, чтобы, продолжая над ней свой вечный путь, раствориться в глубокой синеве неба.
Только не очень-то верилось, что пора эта придет. Дождь шел долгий: нескончаемый и густой, но такой мелкий, что не падал вниз, как ему положено, а висел в воздухе. Все кругом было мокро и холодно
По бесконечному, казалось, болоту, заросшему низким кустарником и редкими больными соснами, брели три человека. Двое шли впереди, высматривая тропу, положив руки на карабины, висевшие на шее. ТретийЛеня Коньковсильно отстал. С огромным рюкзаком на согнутой спине, с палаткой и казанком в руках, он переступал тяжело, рывками, на каждом шагу проваливаясь почти до колен в густую грязь, ненадежно прикрытую ржавой травой, среди которой вспыхивали иногда, не радуя, а раздражая глаз, ярко-оранжевые цветы сибирских жарков.
Со всех сторон сумрачной пеленой окружал людей видневшийся вдали настороженный, но, в общем-то, безразличный к ним лес. Стояла глухая тишина. Только шелестела порой мокрая листва по одежде, противно чавкали сапоги, слышалось тяжелое дыхание.
Косой отогнул рукав ватника, посмотрел на часы с компасомих он отобрал у Лени еще в одну из первых ночевок вместе с документами и деньгами, огляделся, выбирая место посуше.
Левее надо забирать, я знаю, хрипло сказал Чиграш и выругался, как плюнул.
Знаешь ты, зло отрезал Косой, как парашу выносить.
Шли еще с полчаса. Воздух настолько пропитался влагой, что даже комары и мошка, посчитав погоду нелетной, отступились на время, попрятались. Для Лени это было большим облегчениемведь руки его были заняты, а прекрасный финский накомарник теперь тоже принадлежал Косому, украшая его грязную подлую голову.
Наконец им попался небольшой бугорок, покрытый твердыми кочками и мелким высохшим ельником. Леня едва доплелся до него, упал в жесткую траву. Полежал, собираясь с силами, перевернулся на бок и вылез из рюкзака.
Косой и Чиграш, прислонив к елке карабины, сели на свои полупустые сидора и свернули цигарки. Косой чиркнул спичкой, пустил густой пахучий махорочный дымок и сплюнул в Лепину сторону:
Кончай ночевать, доходяга. Еще на хлеб не заработал, а уж завалился.
Леня с трудом, буквально со скрипом в суставах, встал и занялся костром, все время настороженно оглядываясь и стараясь не поворачиваться спиной к Чиграшу. Тот, ухмыляясь всей своей круглой, опухшей рожей, курил, наблюдая за его работой. Ему очень нравилось поймать момент и неожиданно пнуть Леню сзади сапогом, сбить его с ног, а потом, долго, сипло кашляя, смеяться. Это было его любимое и практически единственное развлечение, которое он мог придумать.
Костер, несмотря на сырость, хорошо разгорелся. Леня подвесил над огнем казанок и котелок для чая, подбросил пару сучьев и, отойдя немного в сторону, стал ломать мокрый лапник для палатки. Скоро он еще сильнее вымок, еще сильнее замерз и направился к кострувроде бы взглянуть, не закипает ли вода. На самом же делечтобы хоть чуть-чуть ухватить живого тепла, остановить знобкую, изматывающую дрожь в теле. Косой, мрачно смотревший в огонь, понял эту хитрость, недобро поднял головуЛеня послушно вернулся к наломанному лапнику и принялся настилать его, сильно стряхивая оставшуюся на ветках влагу. Потом поставил палатку, бросил в нее одеяла и, опустив полог, задернул шнуровку.
Чиграш, развалившись у самого огня, задрал ноги. Леня стянул с него сапоги, размотал мокрые вонючие портянки и, расправив их, повесил на воткнутые возле костра колышки. Чиграш грел ноги, шевелил грязными пальцами и кряхтел от удовольствия.
Сейчас они будут ужинать, а Леня пока отдохнет, погреется. Позже, если ему что-нибудь оставят, он тоже поест
Чиграш протяжно рыгнул, облизал и бросил ложку в казанок, неуклюже полез в палатку. Они задернули полог, поворочались, пошептались, и Косой, прерываясь зевком, сказал:
Завтрак чтоб до света был, понял?
Ответить не нашлось сил. Леня вяло соскреб со стенок казанка пригоревшие остатки каши, допил чай, вымыл посуду и стал устраивать ночлег для себя. Хороший меховой спальник, к которому он привык за многие годы как к надежному другу, тоже забрал Косой, бросив ему взамен, как собаке подстилку, промасленный, драный брезент, в который прежде был завернут один из карабинов. Леня ухитрялся и стелить его, и укрываться им, пробовал даже натягивать у костра по северному способу, так романтично описанному его любимым Джеком Лондоном. И конечно же, несмотря на весь опыт бывалого туриста, отчаянно мерз по ночам.
Вот и эта ночь подобралась совсем близко к костру, словно хотела поскорее задавить его и полностью вступить во владение лесом и затерянными в нем людьми. Костер, угасая, сопротивлялсяшипел, потрескивал, иногда из последних сил всплескивал языками пламени, которые, вырвав из темноты то еловую лапу, блестевшую каплями, то темный бугорок кочки, похожий на застывшего зверька, тут же опадали, и становилось оттого еще темнее и тоскливее кругом. Поднялась было, пробиваясь между туч, красная луна, выглянула из-за сухого дерева и сразу же плотно прикрылась облаком, будто и ей стало холодно.
Леня сидел согнувшись, обхватив руками колени, докуривал брошенный Косым «бычок» (табаку, как и сахара, ему тоже не давали), смотрел на угли, привычно думал о своей беде, не веря в то, что с ним случилось, как не верят в длинный кошмарный сон, и безнадежно искал выход
Детство и юность Лени Конькова прошли в деревне. На всю жизнь полюбил он окружавшие ее поля, где все лето деловито урчали тракторы, вольное колыхание трав на лугах, солнечные рощи, зовущие вдаль проселки, густо заросшие по обочинам бурьяном, прохладные, с запахом погреба овраги с бегущими по каменистому дну светлыми ручьями. Каждое утро он просыпался, предвкушая с замиранием сердца долгий счастливый день, каждый вечер от бегал на село встречать медленно бредущее стадо, жарко пахнущее дорожной пылью, травами, парным молоком.
Дом, где жила их семья, стоял на отшибе, на самом краю луговины, с трех сторон окруженный лесом, который стал для Лени с самых малых лет настоящим другом. Он был ему и близок и понятен, но оставался всегда загадочным, как не прочитанная до конца увлекательная книга приключений. За каждым изгибом тропинки ждало и неудержимо влекло ожидание открытия, каждое дерево шептало свою тайну; все кругом сливалось в необъяснимое очарование доброй сказки, когда воображаемая беда или страх лишь усиливает чувство безопасности и уюта, вроде как с замиранием сердца слушаешь страшную историю про колдунов и ведьм под боком у бабушки, на теплой печке.
Совсем мальчонкой Леня хорошо знал, под каким кустом свернуться, а с какого и когда лучшую ягоду взять, где прячется самый большой и крепкий гриб, кто шуршит в темноте листвой и какое дерево сохранит от дождя и другой напасти. Он как обезьяна лазил по деревьям, без всякой спасти, руками умел наловить рыбы в реке и точно, по-звериному, ориентировался в лесу, всегда зная, где, в какой стороне ого дом.
Однаждыему было тогда лет семь-восемь, не большеЛеня заблудился. Его искали три или четыре дня. А когда наконец, уже отчаявшись, нашлине столько обрадовались, сколько оторопели. Малыш спокойно сидел у костерка, у ладного шалашика с добротной подстилкой из лапника и сухой травы и деловито обжаривал нанизанные на прутики грибы, рядом стоял кривой туесок, наполненный про запас спелой черникой.
Леня благоразумно умолчал о том, что заблудился чуть ли не нарочно: заигрался, застала его ночь, и он устроился на ночлег, нимало не страдая от того, что ночует не дома, а в лесу.
Позже семья Коньковых перебралась в город. Леня, отслужив в армии, стал совсем горожанином. Но безотчетная тоска по вольной лесной жизни, тихой реке или темному озеру, по птичьему гвалту на рассвете, по свежему духу трав, хвои, живого костра не оставляла его, гнала из дому, заставляла брать в руки посох странника. Турист по призванию, бродяга по духу, Леня никогда не гнался за значками и разрядами, за килограммами в рюкзаке и километрами за спиной. Он сторонился больших и шумных групп, избегал знаменитых маршрутов определенной и запланированной категории трудности, отмеченных пустыми консервными банками и замусоренными кострищами, туристических слетов с песнями под гитару у общего костра и соревнований по ориентированию. Порой он даже уходил в лес один, не испытывая при этом тревоги, наслаждаясь одиночеством.