При последних словах король досадливо поморщился, поймав себя на ошибке. Не стоило ему хвалить этого человека мне в лицо. Словно извиняясь, он поведал о том, как молодой Бигод явился ко двору вымаливать прощение, неся на спине седло в знак покорности и полного признания своих ошибок. Такое случается нечасто, к тому же отец Гуго много лет верой и правдой служил при дворе, и этим невозможно было пренебречь. Всё верно. Но когда я вышел от короля, мне понадобилось не меньше часа упражняться с метательными ножами, чтобы буря в моей душе улеглась. В тот же день я покинул Ле Ман.
С делами Ордена я покончил быстро, и в начале лета мой корабль благополучно бросил якорь в порту Ярмута. Меня встречал шериф Роб де Чени, толковый малый, на которого я возложил большую часть дел по управлению графством.
Де Чени мог гордиться: зима прошла без голода и мятежей, а тёплые и влажные весна и начало лета сулили прекрасный урожай. Мелкие стычки между норманнами и саксами ограничивались бранью и злословием. Даже Хорса из Фелинга как будто угомонился, с головой уйдя в торговлю охотничьими соколами. Он и прежде баловался с птицами, эта традиция в их роду шла ещё от датчан, но с тех пор, как с лёгкой руки леди Бэртрады соколиная охота вошла в Норфолке в моду, его соколы стали пользоваться большим спросом. Теперь Хорса слывёт знатоком, и даже семейства де Кларов и Ридверсов приобретают у него птиц.
Наконец я спросил, как идут дела у Бэртрады. Оказалось, что моя супруга гостит в Бери-Сент-Эдмундсона в последнее время сблизилась с преподобным Ансельмом и даже ссужает его деньгами на постройку новой колокольни в монастыре.
Вскоре я получил два письма. Одно от графини, а второеот Риган, с другого конца королевства. Письмо жены я отложил, не вскрывая, зато письмо невестки прочёл сразу же. В своё время мы условились, что будем поддерживать переписку, и с тех пор не прерывали связи, сообщая друг другу новости, делясь сомнениями и планами, а порой просто изливая на пергаменте душукак раньше в доверительных беседах. Последнее своё послание я отправил Риган перед самым отъездом из Англии, и оно была настолько пропитано горечью и чувством утраты, что ответ на него дышал искренним состраданием... Дочитав, я прикрыл глаза, вслушиваясь, как в глубине души заныла зарубцевавшаяся было рана.
Однако, кроме соболезнования и сочувствия, в этом письме содержались и некоторые новости. Риган, проведя положенный срок в послушницах обители Девы Марии Шрусберийской, наконец-то приняла постриг и отныне носит имя сестра Бенедиктав честь святого покровителя монашества. Однако денежный вклад, который она внесла при поступлении в монастырь, показался недостаточным аббату, патрону обители сестёр в Шрусбери, и теперь он настаивает, чтобы сестра Бенедикта отписала аббатству также и свои маноры в ШропширеОрнейль, Тависток и Круэл. Знатной даме, удалившейся от мира, так и следовало бы поступить, однако в случае с Риган всё обстояло сложнее. Права на эти владения имел также и Гай де Шампер, её брат, объявленный вне закона рыцарь. И хотя никто не ведал, где он, известий о смерти сэра Гая не поступало, а раз он жив, эти владения должны достаться емуразумеется, если опальному рыцарю будет даровано прощение.
В этом я весьма сомневался, ибо уже знал причину, по которой Гай де Шампер впал в немилость. Поистине этот человек был рождён, чтобы притягивать к себе неприятности. Раз восстановив своё положение, он снова угодил в немилость, став любовником императрицы и врагом короля. Поэтому особой надежды на то, что сэр Гай предъявит права на родовые маноры, не было.
Риган просила совета, как ей поступить, но я находился в затруднении. Здесь нужно было отыскать лазейку, позволяющую обойти закон. Я невольно вспомнил о Бэртраде, которая отменно разбиралась во всех этих тонкостях и могла предложить что-нибудь дельное.
Думая о супруге, я чувствовал только холодную тяжесть в душе. Однако вскрыл её послание и пробежал глазами написанное рукой Бэртрады. Это оказалось приветливое и сердечное письмо любящей супруги, словно нас и не разделяло случившееся полгода назад. Не испытай я в ту пору такое разочарование и боль, кто знаетможет, в моём сердце и воскресла бы надежда. Но теперь я остался равнодушен к её словам и не обратил внимания на вопрос о том, куда я велю ей прибыть для встречи. У меня не было ни малейшего желания видеть Бэртраду, поэтому я и оставил её послание без ответа.
На следующий день я направился в Гронвуд.
Как славно было скакать в окружении свиты, видеть по пути знакомые лица, слышать радостные приветствия! Стоял июль, и природа благоденствовала. Дневная жара сменялась ночными дождями, хлеба стояли по грудь, луга пестрели цветами, а над ними в лучах жаркого солнца дрожало лёгкое марево. Вдоль дороги то и дело попадались добротные усадьбы, высились частоколы бургов, в селениях и на хуторах йоменов зеленели высокие кровли, крытые свежим тростником.
Свои земли я узнал ещё издали, заметив медлительно вращающиеся крылья ветряных мельниц. Во всём графстве у меня одного, вопреки обычаю, мололи ветром, и надобно сказать, что это нововведение сразу же начало приносить неплохой доход. Помол обходился дешевле, а многие крестьяне съезжались только ради того, чтобы поглядеть на диковину с крыльями, и отчего ж было не прихватить с собой мешок-другой ячменя?
Потолковав с мельниками, я снова пришпоривал коня. К дороге с пастбищ сбредались овцыс длинной волнистой шерстью и настолько разжиревшие и обленившиеся при таком обилии кормов, что едва давали проехать всадникам. Мы миновали лес, и наконец-то перед нами открылся Гронвудмоё творение, моя крепость, моя гордость. В лучах солнца светлые башни казались золотистыми, они величаво реяли над округой, отражаясь в зеленоватой глади реки Уисси.
Я был дома и чувствовал себя почти счастливым.
В замке меня встретили с шумным восторгом. Пенда вышел мне навстречу, и мы обнялисьне как господин и слуга, а как близкие люди. Я невольно обратил внимание на то, как он изменился. Это был уже не прежний лохматый воин-сакстеперь Пенда выглядел солидно. Его космы были аккуратно подстрижены и даже подвиты; одежда, хоть и непритязательного покроя, сшита из дорогой материи и превосходно подогнана.
Ну как там дела у нас, в Святой земле?улыбаясь из-под кустистых бровей, спросил мой бывший раб, а ныне сенешаль Гронвудских владений. И похоже, эти дела его не особенно интересовали, потому что он тут же перешёл к тому, что входило в его нынешние обязанности:Поскольку миледи в замке нет, я распорядился, чтобы одна из её дам прибыла в Гронвуд, дабы всё приготовить к вашему приезду.
При этом он ухмыльнулся, а я спрятал улыбку. Можно не сомневатьсяэта дама не кто иная, как Клара Данвиль.
Так оно и былоКлара собственной персоной появилась на ступенях у главного входа, чтобы по традиции поднести хозяину замка кубок вина. Она пополнела, став похожей на холёную, заласканную хозяевами кошечку. При этом женщина лукаво улыбалась; её чёрные косы были уложены на французский манерпетлями вдоль щёк.
С возвращением, милорд,потупилась Клара, перехватив мой изучающий взгляд.Не желаете ли освежиться с дороги? Я велела нагреть воды в купальне.
Обычай требовал, чтобы господина, вернувшегося после долгой отлучки, мыла сама хозяйка, и Кларе предстояло исполнить и эту обязанность. И она прекрасно с этим справилась. В купальнегорнице с низким потолком и камином во всю стенууже всё было готово. На скамье в ряд стояли кувшины с горячей водой, на ларе было сложено бельё, рядом висела чистая и выглаженная одежда. У камина виднелась огромная дубовая лохань, опоясанная обручами из начищенной меди,над нею поднимался пар. Влажный воздух был насыщен ароматами розмарина и ромашки.
Я остался доволен и похлопал Клару по щеке:
Толковая девочка!
Раздеваясь, я подумал о том, как вела бы себя Бэртрада, окажись она на месте Клары. Моя супруга краснела, отворачивалась и швыряла опустевшие кувшины, пока я, сжалившись, не отпускал её. А вот Гита... шаловливая и нежная маленькая послушница скоро научилась находить удовольствие в этой процедуре. Здесь, в этой купальне, мы сплетались в объятиях, а потом она забиралась ко мне в лохань, мы мыли друг друга, беседовали и ласкались... и сами не замечали, как снова начинали предаваться любовным утехам. Суровое монастырское воспитание Гиты не мешало ей быть свободной и чувственной. Она доверяла мне, и её целомудрие быстро отступало, когда мне на ум приходила та или иная любовная фантазия.