Но это была всего лишь минутная слабость. Спускаясь по сходням на причал дуврского порта, я был уже совершенно спокоен.
В Дувре меня встречали собратья по Ордену. Тамплиеры не так давно обосновались в Англии, и я вёз им письма от великого магистра Гуго де Пайена, а заодно немало золота, векселей с поручительствами и драгоценного товарашелков, пряностей, благовоний и прочего, что должно было помочь ордену рыцарей Храма укрепиться на далёком от Святой земли острове. Ибо, как я уже знал, нас, рыцарей-тамплиеров, в Англии не очень-то жаловали.
Я говорю «нас», хотя уже не имею права именовать себя тамплиером. Пребывание в лоне ордена Храма весьма почётно, однако я принял твёрдое решение покинуть братство.
Это случилось, когда паломник в запылённой одежде привёз мне в Иерусалим письмо с далёкой родины, в котором незнакомая мне женщина, леди Риган из Незерби, вдова моего младшего брата Этельстана, сообщала, что после смерти её супруга я остался последним в роду, что отец умоляет меня вернуться домой и вступить в наследство, чтобы не прервался древний род Армстронгов.
В тот день я подумал, чего стоило отцу произнести эти слова, обращаясь ко мне, нелюбимому отпрыску и к тому же беглецу. Увы, из семи сыновей провидение оставило ему только меня. И хотя у меня были совсем иные планы, иная жизнь, я не посмел не откликнуться на этот зов. Ведь разве есть у человека в этом мире долг более важный, нежели перед родной кровью, перед семьёй?
Его слова задели меня, но, поразмыслив, я понял, что мудрый Гуго де Пайен прав. Одно то, что я завёл себе женщину, не позволяло мне рассчитывать на возвышение в братстве. Конечно, тамплиеры, хотя и принимали обет безбрачия, имели право на так называемое «попущение Божье», то есть на редкие свидания с женщинами для успокоения плоти. Мы были рыцарями более чем монахами. Однако во мне всегда была тяга иметь семью, и уже одно то, что я предпочитал не ночевать в спальнях Ордена, а шёл в собственный дом, где меня ждали моя Фатима и сын Адам, ставило меня несколько в стороне от остальных членов братства.
Поэтому я быстро смирился с тем, что никто не будет удерживать меня в Иерусалиме. К тому времени Фатима умерла, Адама я мог забрать с собой, и мне оставалось лишь выполнить некое поручение Гуго де Пайена, полученное при отъезде. Я говорю «некое», но на деле это было весьма ответственное и почётное задание: отвезти письма нашего магистра для сильных мира сегокоролей, епископов, аббатов, а также переправить целый обоз, который глава тамплиеров направлял своим прецепториям.
К этому обозу примкнул и мой собственный, так как я возвращался из Святой земли отнюдь не бедным человеком.
Весь мой путь проходил под охраной и защитой Ордена, и в мыслях я уже видел, как встречусь с отцом и преподнесу ему удивительные дары Востока, в том числе и прекрасных арабских лошадей, от которых в Англии можно завести новую породу. А ещё я лелеял мечту возвести неприступный каменный замок, ибо после того, что я повидал, вряд ли саксонский бург моего отца покажется мне пригодным для жилья. Таким образом я исполню мечту моей матери, саксонской принцессы Милдрэд, последней дочери короля Гарольда. Ту мечту, которую так и не воплотил в жизнь мой отец.
Окрылённый надеждой, я не замечал тягот пути. Да и забот у меня было по горлообязанности, которые возложил на меня магистр, требовали собранности и постоянного внимания. Впрочем, и о себе я не забывал. Многое из того, что вёз с собой, я превращал в золото ещё по пути, ибо нет лучшего способа обогатиться, чем, двигаясь на север, сбывать с рук товары, приобретённые на юге. Цены на них росли, как опара в квашне. Я даже увлёкся заключением торговых сделок, неизменно блюдя свою выгоду.
Не приведи Господь, чтобы об этом узнал мой отец, благородный тан Свейн Армстронг из Незерби! Он глубоко презирал всех, кто подсчитывает доходы с продаж, и был ярым сторонником старого помещичьего хозяйства. Настоящий саксупрямый, твердолобый, цепляющийся за старину. И ещё неизвестно, как отец примет моего Адама, незаконнорождённое, но крещёное дитя сакса и сарацинки. Этот мальчик так много значил для меня. В нём одном заключалась память о Фатиме, которая была больше чем доброй супругой и дала мне всё, что я так высоко ценил,тепло дома, любовь, привязанность.
На Востоке женщины любят иначе, чем в наших краях, им в радость служить утехой своему господину. Но отныне я помолвлен с христианкой, дамой королевской крови по имени Бэртрада. И видит Бог, я не в силах предугадать, что сулит мне этот скоропалительный союз.
После окончания моей миссии в лондонском Темпле был совершён обряд выхода из Ордена. Однако и после этого гроссмейстер Темпла окружил меня почётом, а во время беседы дал понять: что бы ни случилось, если на то будет моя воляя останусь в рядах братства. Ордену необходим человек, связанный родственными узами с Генрихом Боклерком, самым непредсказуемым из королей. Ибо хотя со дня основания братства тамплиеры почитают главой Папу Римского, но и земных властителей нельзя не принимать в расчёт. Здесь, вдали от Святой земли, Орден не имел той силы, что на юге. Поэтому гроссмейстер обрадовался моему согласию и высказал просьбу по мере возможности следить за движением в Святую землю неофитов Ордена. За это мне была обещана всяческая поддержка, ибо, породнившись с королём, я невольно оказывался втянутым в политику, а раз такпомощь тамплиеров может оказаться необходимой.
Для начала Орден выделил конвой для охраны моего обоза, и уже на третий день после приезда в Англию я двинулся на восток, в графство Норфолк. Передвигался я как знатный вельможа: две мои баржи медленно плыли по Темзе, затем вверх по реке Ридинг, а по берегу скакали охранники из Темпла, закованные в железо.
Сидя на носовой палубе первой баржи, я с наслаждением вглядывался в расстилающийся передо мной пейзаж. Конечно, февраль не лучший месяц для путешествий, однако зима в этом году выдалась мягкая, погода стояла хоть пасмурная, но сухая и безветренная. Чёрные ветви деревьев отчётливо вырисовывались на фоне серого неба. Деревянные домики на берегах не казались унылыми: оттуда слышался лай собак и мычание скотины. Увядшие камыши и речные травы были расцвечены мягкими краскамиот бледно-золотистой до буровато-коричневой, а на горизонте время от времени появлялись колоколенки церквей. На склонах темнели полоски пашен, а порой отара овец переваливала через гребень холма, словно облако, лёгшее на землю.
Всё это было невыразимо близким и памятным. Даже пятнистая кошка, сидевшая подле огромного колеса водяной мельницы, умилила меняведь в Святой земле почти нет кошек, а те, которых удаётся увидеть,худые, большеухие, с длинными мордамичёрт знает что, а не кошки.
Вряд ли что-то подобное ощущал мой сын Адам. В ответ на мой вопрос он с детской прямотой заявил, что считает Англию отвратительной. Унылые чёрные деревья без листьев, грязь и глина разбитых дорог, постоянный туман, проникающий сквозь одежду,и это в феврале, когда в Святой земле уже цветут, распространяя дивный аромат, миндальные сады! Здесь же скверно пахнет, люди мрачные и никогда не моются. Вдобавок они не носят тюрбаны.
В отличие от Адама мой оруженосец Пенда, как и я, был просто в восторге от всего, что видел. Пенда был сакс, рождённый в рабстве ещё в бурге моего отца. Когда я мальчишкой бежал из Англии, он был со мной, был мне и слугой, и другом, и нянькой, и охранником.
Сейчас Пенда, стоя на носу баржи, что-то весело насвистывал. Обычно он угрюм и несловоохотлив, и свист для неговыражение необычайной радости. Я видел его крепкую фигуру с широко расставленными ногами и заложенными за спину могучими руками.
Словно почувствовав мой взгляд, Пенда оглянулся:
Кровь Христова, сэр! До чего же хорошо дома!
Его коричневое от загара лицо с маленькими глазками под тяжёлыми веками и квадратной челюстью расплылось в улыбке. Подрезать бороду по восточному обычаю он начал давным-давно, так что сакса в нём теперь и не распознаешь.
Недалеко от Пенды, на краю баржи сидит мой каменщик, француз СимонСаймон, как тотчас переиначили его имя в Англии. Кудрявый, быстрый, всегда готовый расхохотаться или пошутить. Аббат Сугерий, узнав, что я собираюсь возводить замок, порекомендовал мне этого парня, как прекрасного мастера-каменотёса и как отличного организатора работ. Не знаю, не знаю. Пока я лишь понял, что Саймонбольшой мастер соблазнять девиц. Да ещё у него великолепные способности к языкам. С французского он вмиг перешёл на нормандский диалект; а за считанные дни, что провёл в Англии, уже нахватался местных словечек и сейчас выкрикивает что-то забавное, обращаясь к девушкам на берегу.