К вечеру длинного спокойного дня мой обоз достиг границ Бери-Сент-Эдмундса. Это было самое известное аббатство в Восточной Англии, уже переросшее в город. Мы издали увидели громаду соборадлинного каменного здания с высокими квадратными башнями, в толще стен которых темнели крохотные романские оконца. А вокруг растекались строения под тростниковыми кровлями, улочки, частоколы. И всё этодома, таверны, лавкибогатело за счёт аббатства и его великой святынимощей святого короля Эдмунда. Это место привлекало множество паломников, что служило источником обогащения для аббатства, наряду с обширными землями и непомерной алчностью его настоятелей.
В аббатстве меня приняли с почётом, но встреча с главой Бери-Сент, аббатом Ансельмом, радости мне не доставила. Хотя мне и было любопытно наблюдать за его полным красным лицом, когда он узнал меня и вынужден был благословлять, поздравляя с возвращением.
Последний раз мы с ним виделись, когда мне было четырнадцать лет. И слово «виделись» подходит к обстоятельствам нашей встречи не больше, чем верблюжье седло скакуну. И теперь у меня снова встала перед глазами туша святого отца, прикрученная ремнями к дубовой кровати. Рот его забит кляпом, и оттуда доносится только глухое мычание, пока я, строптивый послушник, полосую розгами жирные монашеские ляжки. Мой верный Пенда караулит за дверью, чтобы никто не помешал мне насладиться местью.
Когда все закончилось, я, прихватив своего раба, бежал из аббатства, и мы растворились в огромном неизвестном мире.
Надо полагать, меня влекла рука провидения: я хорошо прожил следующие двенадцать лет. Шесть из них я колесил по Европе и ещё шесть сражался в Святой земле. В этих скитаниях я повзрослел и изменился, и теперь, право, мне было стыдно за ту свою выходку. Однако, каковы бы ни были те наши отношения, спустя годы мы встретились весьма любезно. Сообщить ему о своём будущем браке с Бэртрадой Нормандской мне всё же пришлось, но я предупредил его, что не следует распространяться на эту тему.
По пухлым губам аббата скользнула усмешка.
Я не курица, чтобы кудахтать об этом на всю округу,заявил он, нарочито гнусавя и коверкая саксонские слова.
Эту манеру я знал. Многие норманны, когда им приходилось общаться с саксами, своей речью старались подчеркнуть, что они из породы господ, а саксывсего лишь покорённое полудикое племя.
В крохотных глазах Ансельма мелькнул злорадный блеск, и я понял, что этот человек ничего не забыл и не простил. Отныне и навсегдаон мой недруг. А спустя миг я получил ещё одно подтверждение этомукогда аббат с явным удовольствием сообщил, что мой отец Свейн Армстронг скончался в канун Рождества.
У меня пресеклось дыхание. Значит, отец не дождался своего блудного сына...
Я выехал из Бери-Сент-Эдмундса на рассвете следующего дня, оставив аббатству щедрые пожертвования, дабы монахи отслужили достойный молебен о душе тана Свейна. Отправив обоз под присмотром Пенды в усадьбу Незерби, я поспешил в Тэтфорд, где находилась родовая усыпальница Армстронгов, чтобы помолиться над могилой отца и поразмыслить обо всём, что нас с ним связывало и разделяло.
Тан Свейн был из тех саксов, которые так и не смирились с владычеством норманнов в Англии. Он был ещё подростком, когда всю Восточную Англию всколыхнуло последнее крупное восстание под предводительством храброго Хэрварда Вейка. Отец нередко с гордостью рассказывал, что не раз бывал проводником у повстанцев и даже сам великий Хэрвард как-то похвалил его. О том, что Хэрвард Вейк в конце концов примирился с Завоевателем и даже получил от него земли в Норфолке, Свейн не любил упоминать. Зато в нашем доме всегда звучали песни о славных деяниях этого вождя, и отец не уставал повторять, что норманнам никогда не удалось бы подчинить Англию, если бы саксы не смирились и продолжали сражаться, как отважный Хэрвард.
Вся юность отца прошла в стычках с людьми короля Вильгельмапустить норманнам кровь считалось святым делом. Но когда за его голову была назначена награда, ему пришлось скрываться. Он уехал на север, где сохранилось много старой саксонской знати и где он рассчитывал поднять новый мятеж. Но не вышло. Саксы устали от крови, захотели жить в мире. Даже под королём-нормандцем.
А Свейн Армстронг привёз с севера в свой бург Незерби мою мать Милдрэд, дочь короля Гарольда. Отец свято верил, что брак с этой женщиной, родившейся уже после гибели короля при Гастингсе, даст ему право самому возродить новую династию. Он был честолюбив, и то, что его не захотели слушать в Норфолкшире, посеяло в нём семена раздражительности и злобы. К тому же жена рожала ему одного за другим сыновей, и тану пришлось заняться хозяйством, чтобы прокормить семью.
Таким я его и помнил. Вечно чем-то недовольным, угрюмым и пользующимся любым способом, чтобы начать сеять смуту и побуждать саксов к мятежу. И ему это дорого обошлось. После последней вспышки бунта, уже при Генрихе Боклерке, он лишился многих своих владений, отобранных в пользу короны, а к тому же был казнён его старший сын и соратник Канут. Отца же пощадили, но заставили присутствовать при казни сына. Более того, чтобы тан из Незерби успокоился, король забрал ко двору заложниками двоих других его сыновей. Тогда отец замкнулся в себе, в своей злобе и ненависти.
Обо всех этих событиях я знал лишь по рассказам, так как был ещё слишком мал и даже лиц старших братьев не помнил. Мы с моим младшим братом Этельстаном были поздними детьми, свидетельством если не страстной привязанности Свейна к супруге, то его нескончаемой мужской силы. Милдрэд, дочь Гарольда, родила ему одиннадцать детей, из которых семеро сыновей выжили. К тому же говорили, что отец обрюхатил немало крестьянок в окрестностях и даже имел связи с жёнами йоменов, совращал их дочерей. Так что в округе нередко встречались дети, похожие на тана из рода, носящего прозвище Армстронгов.
Мать безропотно сносила все. Все свои силы и нежность она отдала этому смутьяну, что как вихрь ворвался в её жизнь и увёз из каменной башни её родни на Севере, где она тихо жила со своей матерью, возлюбленной Гарольда, Эдит Лебединой Шеей. Она тосковала о прежней жизни, но никогда не жаловалась. Зато мы с Этельстаном с младенчества наслушались рассказов об огромной каменной башне её родни, поэтому не удивительно, что оба мечтали построить для матери такую же. Но теперь я знал, что в моё отсутствие брат сделал всё, чтобы воплотить в жизнь её старую мечту.
С отцом у меня всегда были сложные отношения. Младшиея и Этельстанбыли любимцами матери, но отец проводил всё время со старшими. Двое братьев, что остались при нём, выросли такими же, как и отец, дебоширами и смутьянами, но всё одно он их любил, а нас, малышей, не замечал. Когда я подрос, я словно взбунтовался против его пренебрежения к себе, был с отцом груб, дерзок, неуживчив. Может, так я просто хотел привлечь его внимание, а может, не мог простить его пренебрежения к матери, его измен ей. Так или иначе, но Свейн решил, что я паршивая овца в стаде, и меня изъяли из семьи, отправив в монастырь Святого Эдмунда в Бери-Сент.
В обители же я, сакс по рождению, научился бегло говорить по-нормандски, научился письму, арифметике, латыни и истории. Я стал одним из лучших учеников и мог бы возвыситься, если бы наставником послушников не оказался столь непримиримый противник саксов, как брат Ансельм. Мои успехи его просто бесили, словно саксу непозволительно хоть в чём-то превосходить норманнов. Да и послушником я был не из примерных, что и говорить. Отлынивал от работы, если она не была связана с книгами, дерзил. Меня томила рутина монастырских будней, мне словно не хватало воздуха за стенами монастыря. Нет, Господь не создал меня для духовной стези. Я мечтал о других странах, о путешествиях. И вот однажды, не вынеся очередного издевательства брата Ансельма, я решил наказать его. Уже рассказывал как. И сами поймите, что после подобного я не мог оставаться в Бери-Сент...
В Англии я стал беглецом. Однако мне вскорости повезло. Молодой граф Мортэнский нуждался в писце, я устроился к нему на службу, со временем стал его секретарём, а позднееоруженосцем. Вместе со Стефаном я переехал в Нормандию, где мог чувствовать себя в полной безопасности, не опасаясь, что меня узнают и вернут в монастырь.