Погружение в повседневность Древней Руси означает поэтому первоочередное исследование жизни, нравов и насущных забот объединяющих страну людей: князей, их бояр и дружинников. Затем бояр, купцов и хозяев крупных мастерских«золотых поясов», а также обеспечивавших их силу и общественное равновесие трудовых «черных людей» древнерусского города. Богатые и разнообразные племенные традиции сельского населения могут служить для нас лишь фоном основной темы повествования.
Немаловажны и традиции многочисленных соседей Руси, с которыми князья бесконечно воевали, постоянно вступали в союзы и роднились настолько усердно, что это стало общим местом в русском летописании и народном эпосе. Когда богатырь Алёша Попович, на пути из Ростова (напомню, города первоначально мерянского), побивает злого красавца Тугарина Змиевича, а вскоре встречает того подле престола княгини Киевской с головой на ее коленях, это не то, о чем былинный Алёша и вы подумали. Просто у степного витязя и княгини один отецхан Тугоркан. И все наши природные русские князья имели такую же сложную смесь разных кровей разных народов, как их коллегиимператоры, короли, герцоги, ханы и прочие правящие лица Европы. В чем же было своеобразие наших, русских князей? Это один из вопросов, который мы с вами выясним наряду со множеством других. Но на каком основании?
В последнее время в обществев том числе благодаря снижению качества школьного образованиястало популярным мнение, что выяснить реальные исторические, в том числе и особенноисторико-культурные обстоятельства нельзя в принципе из-за недостатков источников и субъективно, по злой воле историков, которые веками усердно сочиняют историю, как хотят. То и другое неверно. Действительно, историю, начиная с первой летописи, пишут субъекты, следовательно, она субъективна. Как и математика, замечу я на это, целиком созданная и развиваемая субъектами. Но в точных пауках, возразят мне, есть системы проверки истинности, включая эксперимент, и есть материальный субстрат! То же самое есть и в истории, объект которой представляет более сложную систему, чем те, с которыми в естественных науках производится формализация и осуществим эксперимент. Пробойная сила стрелы, выпущенной из древнерусского лука, с каленым стальным наконечником пронзающей два слоя кольчуги, а с наконечником из незакаленного железа не пробивающей ее, устанавливается экспериментально так же, как любая истина в ньютоновской механике. Даже действия древнерусской дружины в делом закономерны, объяснимы, предсказуемы и воспроизводимы (с учетом техники безопасности). А поведение более сложных общественных систем хотя и может быть понято учеными и доказательно объяснено читателю, все более напоминает квантовую физику с ее принципом неопределенности. При этом чаще всего общественная система еще более сложна, а научное описание ее функционирования (в отличие от отдельных элементов и связей) не более доступно для «приземленного разума», чем принцип квантово-волнового дуализма. Последний можно понять, если вы понимаете и признаете созданный для его описания математический аппарат. В противном случае вся квантовая физика будет для вас мистикой и фантастикой. Так же и в истории понимание сложных общественно-культурных систем невозможно без признания значимости и достоверности большого пути умственных усилий, проделанных поколениями ученых.
Но атом, вспомнит читатель школьный курс, для элементов коего сформулирован принцип неопределенности, существует здесь и сейчас, а объекта истории здесь нет. Некоторые даже сомневаются, что этот объект в определенное нами время существовал. И я мог бы, вслед за Бором и Гейзенбергом, усомниться в реальности пары «сейчас» и «здесь», например, для электрона. Но даже в ньютоновских понятиях история вполне материальна. Следы, которые оставляет деятельность человека, столь же реальны, как следы, по которым мы в действительности изучаем физические явления. Не забывайте, что ни один физик не «держал в руках» электрон, но фиксировал след электрона. И прочность стали определяется по глубине следа от погруженного в нее наконечника. В истории самое наглядное, хотя отнюдь не самое простое представление об этих следах дает нам археология.
Археология представляется профанам более простой и достоверной наукой, чем, например, изучение летописей, потому что имеет дело с предметами, которые непосредственно изготовили и использовали наши предки. Увы, я должен профанов огорчить. Собирательство предметов, при всей его увлекательности, не есть суть метода археологов. Смысл их работы состоит в установлении связей между предметами для восстановления, насколько это возможно в данный момент, материальной культуры мысленно реконструируемого общества, которое нередко и имени своего не имеет, именуясь «археологической культурой» с условным названием. Да, значительную часть времени археологи проводят «в поле», на раскопках, и почти столько жеза описанием выявленного ими предметного мира. Но 99 процентов археологии как науки есть плод мысли, основанной на изучении комплексов этих предметов и их окружения, с обязательным и постоянным представлением о том, сколь малой частью предметного мира древности мы сегодня владеем.
Сам предмет, например древнерусский боевой топор, обретает в археологии смысл именно как связанная с материальным объектом мысль ученого. Именно археолог, благодаря бесчисленным сравнениям, установил, что этим трехсотграммовым куском железа с наваренной на скошенной кромке острой полоской стали рубили отнюдь не дрова. Что узкое ушко для тонкого древка означает: перед намиоружие одного удара, приходящего в цель острым углом закаленного острия, то есть удара для пробития доспехов, а не рассечения незащищенной плоти. Это (опуская несколько этапов развития мысли) топор закованного в доспехи конника для стремительной и скоротечной схватки. Это оружие профессионального воина, за спиной которого стоит великолепный мастер-кузнец, создавший высокотехнологичное и дешевое расходное орудие войны. Наконец, этот типичный боевой топор представляет культуру страны, традиционно находящейся в центре торговых, экономических и иных связей Европы и Азии, Запада и Востока, Великой Степи и мира земледельцев.
Все эти знания, как вы понимаете, имеют мало смысла, если мы не смогли связать топор с конкретным обществом определенного времени. Для оружия это очевидно необходимо: представьте себе, в какую ошибку могли бы впасть будущие археологи, поднявшие с раскопок на Бородинском поле палаш французского кирасира, кремневое ружье русского гренадера, гусеницу немецкого танка и автомат ППШ. И для оружия это сложно: именно оно во все века быстро распространялось по миру, часто вместе с удачными (не варьирующимися в разных обществах) формами, материалами, способами отделки и технологиями его изготовления. Достаточно вспомнить стремена, которые завоевали Евразию всего за полвека в эпоху Великого переселения народов. Или ламеллярный, собранный на ремешках из наплывающих друг на друга пластинок доспех, который был заимствован в Восточной Римской империи по прямому указанию императора у степных воинов и стал византийской, а затем и русской классикой, добравшись даже до такого медвежьего угла, который представляла в изучаемое нами время территория Швеции.
Реальный пример заблуждения, в которое способно ввести оружие, дали знаменитые «мечи викингов», найденные в большом числе и отличной сохранности в Скандинавии, где их бережно клали в могилы выдающихся воинов. В меньшем числе они были найдены в захоронениях IXX веков на Руси, где преобладал славянский обряд трупосожжения. Еще меньшев христианских странах Европы, где оружие с покойником уже не клали. Учитывая, что в русских могильниках среди серебряных украшений были и очень характерные скандинавские, легко было сделать вывод, что земли восточных славян и финно-угров были покорены викингами, которые являлись русами и создали государство Русь. То, что исследуемые могильники лежали на важных торговых путях между Балтийским, Каспийским и Черным морями, где Скандинавия была конечным пунктом доставки товаров, самым дальним и бедным закоулком сравнительно с Великим шелковым путем, Восточной Римской империей, Русью, Германией и землями современных Нидерландов, любителей «пути меча викингов» не волновало. И не волнует, даже когда археологи точно установили: мечи этого типа, каролинги (от Карла Великого, хотя точнее возводить их к Меровингам), производились в немецких землях на Нижнем Рейне и распространялись оттуда по всей Европе. Более того, эти ценные мечи тщательно маркировались во избежание подделок! Все мечи в Скандинавии оказались привозными. Даже в более технологически развитой Руси только два из найденных каролингов были местного производства, с отечественной маркировкой. Но спросить себя, с чего бы в дикой Скандинавии, где вершиной кузнечного искусства были большой нож и топор, вдруг возникло массовое производство мечей, сочетающих в клинке разные виды сложно обработанного железа и стали, адепты «пути викингов», в отличие от археологов, не удосужились.