Следом за извозчиком Ивановым близ Скотопригонного двора был найден труп также удушенного и ограбленного извозчика.
Как сейчас помню нарастание паники среди жителей столицы, а особенно среди извозчиков.
Нас же угнетало чувство бессилия.
Я был тогда еще маленьким человеком, а именно помощником надзирателя при Нарвской части, и у нас в части во время присутствия только и было разговоров, что об этих таинственных происшествиях.
Пристав следственных дел, некий Прач, толстый, краснолицый, с рыжими усами, самоуверенно говорил:
Небось откроем! У меня есть такие люди, которые ищут, и сам я гляжу в оба!
Но он больше глядел в оба кармана мирных жителей своей части.
Другое дело Келчевский.
Он был стряпчим по полицейским делам той же Нарвской части и проявлял незаурядную энергию, особенно в ведении следствия. Совершивший преступление уже не мог открутиться от него, настолько он был ловок, умен и находчив. С ним мы подолгу беседовали о таинственных убийцах.
Как он, так и я не сомневались, что в ряде этих убийств принимает участие не один и не два человека, а целая шайка.
Одновременно с этими убийствами в Петербурге наводила немалый страх и шайка грабителей (это все в 1855 году), члены которой грабили неосторожных пешеходов в темных закоулках и на окраинах.
Келчевский думал, что убийцы и грабителиодна шайка, но я твердо был уверен в противном, и на эту тему мы с ним горячо и подолгу спорили.
А в городе паника все увеличивалась. Многие парни бросили извозный промысел, ни за какие деньги иного ваньку нельзя было договорить куда-нибудь на окраины вечером, и на ночь выезжали на работу только самые отчаянные из извозчиков.
Конец 1856 года и начало 1857-го можно было назвать буквально ужасными. За два месяца полиция подобрала одиннадцать тел, голых, замерзших, со страшными веревками на шее!
Это были все легковые извозчики или случайно запоздавшие пешеходы.
Из одиннадцати подобранных тел девять удалось оживить благодаря своевременной медицинской помощи, и рассказы этих оживленных, по-моему, страшнее всяких придуманных рождественских рассказов.
Наняли меня, рассказывал извозчик, два каких-то не то мещанина, не то купца на Рижский прешпект, рядились за тридцать копеек, я и повез. Они песни поют. Только въехали мы этто с Седьмой роты на погорелые места, они вдруг и притихли. Я поглядел: они что-то шепчутся. Страх меня забрал. Вспомнил я про убийцев и замер. Кругом ни души, темень. Я и завернул было коня назад. А они: куда? Стой! Я по лошади. Вдругхлясть! Мне на шею петля, и назад меня тянут, а в спину коленом кто-то уперся. Тут я и подбывушился
А в лицо не помнишь их?
Где ж? Рядили, а мне и невдогадь!..
Возвращался от кума с сочельника, рассказывал другой, надо было мне свернуть с канавы в Тарасов переулок. Я этто свернул, а на меня двое. Сила у меня есть. Я стал отбиваться, только один кричит: накидывай! Тут я почувствовал, что у меня на шее петля, а там запрокинули меня, и я обеспамятовал
И опять в лицо признать никого не можем.
Граф Петр Андреевич Шувалов, бывший тогда петербургским обер-полицмейстером, отдал строгий приказ разыскивать преступников.
А тут еще грабители.
Вся полиция была на ногах, и все метались без следа и без толка.
Я весь горел от этого дела. Потерял и сон, и аппетит. Не могут же скрыться преступники, если их начать искать как следует? И я дал себе слово найти их всех до одного, хотя бы с опасностью для своей жизни.
Путь размышлений у меня был такой: кроме лошади и саней, убийцы грабили жертву донага и должны были сбывать куда-нибудь награбленное, а награбленное было типично извозчичье. И я решил в разные часы утра и вечера бродить и искать на Сенной, на Апраксином, на толкучке, пока не найду или украденных вещей, или продавщиков.
И вот с декабря 1856 года каждый день я переряжался то оборванцем, то мещанином, то мастеровым и шатался по известным мне местам, внимательно разглядывая всякий хлам.
Дни шли, не принося результатов.
Келчевский, посвященный в мои розыски, каждый день жадно спрашивал меня:
Ну что?
И каждый раз я уныло отвечал ему:
Ничего!
Хотя и было что-то. В это время грабители были уже почти все переловлены, и я помогал в розыске вещей.
И вот однажды, а именно 30 декабря 1856 года, я сказал ему:
Кажется, нашел!
Он оживился:
Как? Что? Где?
Но я ничего ему не ответил, потому что сам еще знал очень мало.
А дело было так.
По обыкновению, я вышел на свою беспредметную охоту вечером 29 декабря и медленно брел, переодетый бродягою, мимо Обуховской больницы, направляясь к Сенной, чтобы провести вечер в малиннике, когда вдруг меня перегнали двое мужчин, по одежде мастеровых. Один из них нес узел, а другой ему говорил:
Наши уже бурили ей. Баба покладистая
Словно что толкнуло меня.
Я дал им пройти вперед и тотчас двинулся за ними следом.
Они шагали быстро, видимо избегая людей, и для меня, с моей опытностью, было ясно, что они несут продавать краденое.
Не долго думая, я нащупал в кармане свой перстень с сердоликом и решил доследить этих людей до конца.
Они миновали Сенную площадь и вошли в темные ворота огромного дома де Роберти. Из-под ворот вышли во двор и направились в его конец, а я вернулся на улицу и стал ожидать их возвращения.
Идти за ними было ненужным риском. Место, куда они повернули, я уже знал: там, в подвале, сдавая углы, жила солдатская вдова Никитина, известная мне скупщица краденого.
Знала и она меня не по одному делу, и я пользовался у нее некоторым даже расположением, потому что старался по возможности не вводить ее в убытки отбиранием краденого и устраивал так, что пострадавшие сами выкупали у нее вещи за малую цену.
Ждать мне пришлось недолго.
Минут через двадцать вернулись мои приятели уже без узла.
Я пошел им навстречу и у самого фонаря нарочно столкнулся с одним из них, чтобы лучше разглядеть его лицо.
Он выругался и отпихнул меня, но мне было уже довольно и того, чтобы я узнал его в тысячной толпе.
Я перешел на другую сторону и стал следить за ними.
Они завернули в кабак, наскоро выпили по стакану и вышли, закусывая на ходу печенкой.
Один спросил:
Ночевать где будешь?
А в Вяземке, ответил другой.
На канаву не пойдешь?
Не. Там Мишка! Ну его! А ты?
Я тут с Лукерьей!
Они остановились у дома Вяземского, этой страшной в то время трущобы, и распростились.
Я тотчас вернулся в дом де Робертипрямо в квартиру Никитиной.
Она пила за некрашеным столом чай, со свистом втягивая его с блюдца. Взглянув на меня, безучастно спросила:
Чего, милый человек, надо?
Я невольно засмеялся:
Не узнала?
Она отставила блюдце и всплеснула руками.
А вот те Христос, не признала, ваше благородие! Вот обрядились-то. Диво! Ей-Богу, диво!
За делом к тебе, сказал я.
Она тотчас приняла степенный вид и, выглянув в сени, старательно закрыла дверь.
Что прикажете, ваше благородие?
У тебя сейчас двое были, вещи продали, сказал я. Покажи их!
Она кивнула, беспрекословно подошла к сундуку и раскрыла его.
Я задрожал от радостного чувства, когда она вытащила и показала мне вещи. Это были довольно старый полушубок и извозчичий кафтан с жестяной бляхой!
Чего лучше. Предчувствие не обмануло меня, я напал на след!
Но скоро наступило разочарование.
Пятерку дала, пояснила мне равнодушно Никитина, али краденые?
Другое-то разве несут к тебе? сказал я. Ну, вещи пока что пусть у тебя будут. Только не продавай их, а теперь скажи, кто тебе их принес?
Она подняла голову и спокойно ответила:
А пес их знает. Один через другого, мало ли их идет. Я и не спрашиваю!
Может, раньше что приносили?
Нет! Это в первый раз.
А в лицо запомнила?
Она покачала головой:
И в лицо не признаю. Один-то совсем прятался, в сенях стоял, а другой все рыло воротил. Только и видела, что рыжий. Да мне и в мысль не приходило разглядывать!
Я смущенно вздохнул.
Ну, так пока что хоть вещи побереги!
Вот на это-то происшествие я и намекнул Келчевскому.
Несомненно, я напал на след; я знал это, но вместе с тем у меня в руках не было еще никакого материала. И все же я решил арестовать этих людей и стал их выслеживать.