Две тибетские девушки хлопотали по хозяйству на площадке перед входом в пещеры. Сняв обувь и выпив предложенный нам чай с жиром и молоком, мы уже было шагнули в темноту пещер, как вдруг столкнулись с моей знакомой пожилой монахиней, которая держала в руках длинную и широкую змеиную кожу. Словно ее оставила анаконда, которой здесь, естественно, быть не могло. Тут же вспомнились строки Николая Гумилева из стихотворения «Память»:
«Только змеи сбрасывают кожи,
Чтоб душа старела и росла.
Мы, увы, со змеями не схожи,
Мы меняем души, не тела».
Монахиня, хитро улыбаясь, обратилась к Ашоку Apope и ко мне на хинди, произнося слова с местным акцентом. Поглаживая змеиную кожу, она со смешком произнесла: «Деккхо, адждж ратт ко ааяа тхаа пурраанаа лаамаа, апни кенчул чход гаяаа» (хинди Смотрите, сегодня ночью приходил наш бывший настоятель!).
Судя по саркастическому тону монахини, умерший настоятель когда-то ей сильно насолил, подумал я. А иначе с чего бы заявлять, что он в своем очередном воплощении превратился в змею? К тому же зеленая змея символизирует в тибетском буддизме злобу. Неведение, оно же невежество, на санскрите авидья, в тибетском буддизме представленное образом свиньи, отправная точка, начало бесконечной цепи причинно-следственных связей, приводящих к страданию. Оно основной атрибут непросветленного сознания. Из-за него абсолютным и истинным воспринимается то, что таковым не является. Люди, например, находящиеся в неведении, принимают за змею веревку, лежащую на земле. Даже обостренная чувствительность зрения не помогает им, а только усугубляет иллюзию. Тут необходимы необыкновенная чуткость ума, его желание очиститься от трех ядов: неведения, злобы и вожделения. Неведение (невежество) один из трех самых смертельных для ума ядов, самых опасных, негативных его состояний, загрязнений и омрачений. Это так называемые клеши. В неведении берут начало другие яды вожделение (оно же привязанность или жажда наслаждений) и злоба. Все это серьезные препятствия на пути к Просветлению. Образным воплощением вожделения выбран петух, а злобы, еще раз напомню, зеленая змея. Я не раз встречал на внутренних стенах кирпичных ворот буддийских монастырей забавное изображение этих трех существ. Свинья, петух и змея, кусая друг друга, образуют замкнутый круг. Мораль такова: не так-то легко разорвать это кольцо, ежедневно душащее род человеческий. Сила изображенных художником персонифицированных грехов и пороков состоит в их нерасторжимом единстве, зависимости друг от друга. Они рождены тварной природой человека, имеют над ним почти неограниченную власть. Как добиться распада в самом себе этого аллегорического триумвирата?
Я запомнил радостное оживление среди обитательниц монастыря, возникшее с нашим появлением. Мы внесли в их размеренную трудовую духовную жизнь какое-то разнообразие. Они улыбались нам, их радушие и говорливость были настолько естественными, будто к ним откуда-то приехали пусть и очень дальние, какие-никакие, но все-таки родственники.
Тогда-то я усомнился в своем поспешном толковании слов монахини о некогда умершем и принявшем змеиный облик настоятеле. Человеческие эмоции подвижны и опасны, как ртуть.
Я вдруг вспомнил: кобра (санскр. наг) ассоциируется с Буддой, превратившимся в это малоприятное существо для того, чтобы во время эпидемий и голода спасать людей. Наги, как гласит предание, сберегли важнейший текст буддизма Праджняпарамиту, в переводе с санскрита Запредельную мудрость. Кобра своим раздутым капюшоном укрывала Гаутаму Будду от потоков тропического ливня во время муссона. Улитки, облеплявшие его бритую голову, оберегали от раскаленных солнечных лучей в жаркий сезон.
А дитя, играющее со змеей? Это уже ближе к нашей культуре. Трогательное олицетворение возвращенного рая, освобождение людей от ненависти друг к другу и смертоубийственной вражды. Картинка, возвещающая конец тленного мира. Ну чем не буддийская аллегория?!
Во всяком случае, представления о змеях в мифологии разных народов не столь однозначны, как может показаться со стороны. Индия тут не является каким-то исключением. Прибавлю разве что к уже сказанному: змеи почитаются буддистами как хранители учения Будды. Ведь более чем за тысячу лет до нас буддийские тексты в Тибете, укрытые от недобрых глаз, назывались «спрятанными сокровищами». Они хранились в пещерах, кишевших этими ядовитыми существами.
Пальма первенства в сокрытии буддийских текстов принадлежит Падмасамбхаве. Подобная осторожность объясняется некоторыми монахами тем, что тибетская правящая элита своим образом жизни и принадлежностью к шаманизму недостаточно была подготовлена к адекватному пониманию буддийского учения и могла его извратить.
Подобное объяснение не представляется мне правдоподобным. В действительности, как я полагаю, священные тексты прятали в труднодоступных местах Тибета с единственной целью спасти их от полного уничтожения последним царем Тибетской империи Лангдармой. Он правил во времена Падмасамбхавы, примерно в 838842 годах н. э., и препятствовал распространению буддизма в Тибете. Прежняя иерархическая триада: царь придворный жрец шаман нравилась ему больше, чем Будда с его учением.
Подорвать незыблемость древних устоев нетрудно. Куда сложнее поверить новым духовным авторитетам с той же трепетной безоглядностью, как верили прежним.
Тот день преподнес мне еще один сюрприз.
Гаутама Будда советовал своим последователям избегать ситуаций, способствующих появлению неприятных чувств и ощущений. Не всегда, однако, от них убережешься.
В жилище Падмасамбхавы нас сопровождала молодая монашенка-тибетка. Вслед за ней мы прошли в первую пещеру, в которой находились танки буддийские иконы. Минуя узкий проход, сгибаясь и сильно наклоняя головы, оказались в другой пещере с высоким потолком.
В ней возвышалась до самого просвета наверху монументальная скульптура Падмасамбхавы. Ростом, усами-стрелками, всей своей державной статью он напомнил мне Петра Великого. Бросив в прозрачный ящик для пожертвований несколько 100-рупийных купюр, мы наконец-то удобно расположились в молитвенных позах на длинном и широком каменном уступе напротив второго Будды. Монашенка еле слышно запела мантру. Три студентки из Москвы что-то нашептывали, словно о чем-то просили Падмасамбхаву. И вдруг одна из них вошла в транс или состояние, ему подобное. Мышцы на ее теле конвульсивно сжимались и тут же разжимались, как под электрическим током, а из горла вырывались хрипящие звуки. Мой друг Ашок Apopa резко повернулся ко мне. Его лицо передернула гримаса недоумения.
Тибетка прервала пение мантры и посмотрела на мою соотечественницу с ужасом, не сумев сохранить присущее буддистам хладнокровие. Внезапно конвульсии у девушки прекратились. Она словно одеревенела и некоторое время сидела не шевелясь, с плотно сжатыми веками.
Подруга осторожно дотронулась до ее локтя. Та открыла глаза и спокойно сказала: «Пойдем отсюда, что ли!» Монашенка, осторожно взяв ее за руку, повела к выходу из пещеры.
Ашок Apopa и я чуть задержались, спустившись на несколько ступенек ниже в последнюю третью, самую маленькую пещеру. Там находилось жилище Мандара-вы верной спутницы Падмасамбхавы. Ее небольшое скульптурное изображение, мурти, было усыпано лепестками роз. Неожиданно для меня Ашок Apopa встал на колени и обратился к этой крошечной женщине с какой-то просьбой. Она была для него как божественная мать Шакти, жена Шивы, и олицетворяла мощь, силу, энергию.
Ривалсар давал надежду, что (перехожу на язык иносказания) пылающие костры, на которых сжигают инакомыслящих и которые радуют фанатичные толпы, навсегда останутся во вчерашнем дне, в исторических романах и в художественных фильмах.
Покидая озеро, я долго стоял на берегу, взволнованный и радостный. Небо было безмятежным и кротким. Над вершинами гор слегка подрагивали легкие и золотистые облака, словно полотнища под ветром, исписанные священными заклинаниями, мантрами. Их на тибетском языке называютлунг-та лошади ветра.
Казалось, передо мной раскрылись небеса Тушита.
Эти удивительные и своеобразные небеса хорошо известны буддистам. Согласно буддийским Писаниям, с них произошло нисхождение Будды на Землю. Они появились в буддизме из древнеиндийской мифологии. В ней, как и в других мифологиях народов мира, существует представление о божественном пространстве, разместившемся на нескольких уровнях. Что касается Индии, многослойность и иерархичность мифологических небес отражают социальную и духовную дифференциацию и сопутствующее ей многообразие форм. Вся эта конструкция была создана в глубокой древности.