Прошу в мои сани! Довезу хоть к чертям в баню!
Чего прёшь? Я первый подъехал! Давай в сторону!
Ты ехай на Козицкий, там и командуй!
Вам куды, барышня?
Гаврилыч принялся развязывать верёвки и снимать с горбка и важей ручную кладь своих пассажиров.
Ну, господин Штернер, разрешите откланяться! бодро пробасил гусар Агафонов, беря в свои огромные ручища большую кожаную сумку и дорожный сундучок, плетённый из ивы. А то могу довезти до места, предложил он молодому немцу, то и дело зыркая на девицу.
Спасибо, мне ещё по делам сдержанно ответил Штернер.
Не буду задерживать, не стал спорить Агафонов, протягивая первому оказавшемуся рядом извозчику ручную кладь. Держи!.. А я к себе домой. Отосплюсь до вечера, затем в гости, к бывшему полковому лекарю. Кстати, тоже немец. Только обрусевший. Флейдерман его фамилия. Живёт в двух переулках от меня.
Что-нибудь со здоровьем? спросил Штернер.
Да нет, здоров, как медведь. Надеюсь, должок свой отыграть в вист. Играет сей немец, будто чёрт! Уж я-то, опытный в карточных играх, а проигрываю ему, словно корнет безусый! А вы? Играете в карты?
Я в шашки неплохо играю, ответил Штернер.
Сочувствую! усмехнулся гусарский поручик. Видать, каждому своё!.. Впрочем, это не отменяет моего приглашения. Как станет скучномилости прошу ко мне в Староконюшенный! Зимой в Москве веселотолько успевай по гостям ездить!
Чиновник, похожий на Кащея, ни с кем не попрощавшись, уже садился в возок, поставив рядом с собой несколько пачек учётных книг, перевязанных бечевой, и дорожный мешок. Его ямщик огрел кнутом лошадь, и та, промерзшая на морозе, резво помчалась вон от Почтовой станции.
Канцелярская крыса! презрительно хмыкнул вслед лысому чиновнику Агафонов и обернулся к молодым: Ну, прощайте, господа!.. Он легко вскочил в сани, словно в седло боевого коня и браво пробасил ямщику. Гони, борода! Довезёшь по-быстромусверх платы прибавлю!..
Н-но, залётная! привстал извозчик на облучке и что есть силы дёрнул за вожжи.
Когда сани с гусаром исчезли в снежной пыли, молодой человек обернулся и приветливо кивнул девице:
Простите, сударыня, что не представился раньше Атаназиус Штернер. Издатель из Берлина.
Татьяна Николаевна Филиппова, доверчиво глядя ему в глаза, ответила девушка.
Очень приятно, произнёс Штернер.
Мне тоже, сказала она.
И оба смутились.
Простите, ваши благородия, обратился к обоим стоящий рядом извозчик, которому было не до их взаимных любезностей. Ехать будете? А то нонче морозно в Москве. Точь-в-точь, как в двенадцатом годе.
А вы при Наполеоне в Москве были? живо поинтересовался Штернер.
Под Москвой, барин, в Можайске партизанил, бойко отвечал извозчик. Потом на Смоленской дороге французиков гнал. Уж как нам, привычным к морозу, холодно было, а им-томатушка моя родна! Мёрзли французики, как вороны бескрылые. Иной раз глядеть на них жалко было, не то, что убивать, пардоньте!
А почему «вороны»? не понял Штернер.
Извозчик удивлённо на него посмотрел, не понимая, как это умный с виду барин задаёт такой нелепый вопрос.
Так ведь, налетели на нас, как вороны! И, что ни слово, то карканье!.. А носы их видели? Вороний клюв поменьше будет!
Сравнение француза с вороном было точно подмечено. Если к тому же прибавить русскую поговорку, которая родилась в дни отступления непобедимой когда-то армии Бонапарта: «Голодный француз и вороне рад».
Так ехать будете, али как? напомнил о себе извозчик.
Будем-будем! обнадёжил его Атаназиус и спросил Татьяну. Вам в какие края, Татьяна Николаевна?
На Воронцовскую улицу, что на Таганке, ответила девушка, беря в одну руку деревянный сундучок, в другую плетёную корзинку высматривая свободного извозчика. Прощайте, господин Атаназиус! Счастливо вам до места доехать! Рада была познакомиться
Погодите! прервал её Штернер. Я тоже рад! Но давайте сделаем вот что Сначала я провожу вас на Таганку, а уж потом вернусь на станцию и возьму возок до одной из деревень.
Зачем же обо мне беспокоиться? вспыхнула Татьяна. Сама доеду. Не маленькая. У вас дела поважней будут
И возок новый ни к чему брать, встрял в разговор извозчик.
Так мне потом по делам из города ехать начал было объяснять ему Штернер.
А вы, барин, меня послушайте! И вы, сударыня, тоже. Довезу вас обоихи на Воронцовскую, и в какую деревню?
В Воробейчиково, уточнил Штернер.
Знаю такую. Аккурат перед Зуевом.
Точно, кивнул молодой человек и обратился к девушке. Ну, так как, поедем?
Та уже не отнекивалась.
Часа за три управимся, добавил извозчик, ставя в сани их общую поклажу. Ежели «на чай» дадите
И на рюмку водки тоже, шутя, пообещал Атаназиус, подстраиваясь под «русский обычай» и помогая Татьяне усесться в санях.
Крепких напитков не пью, твёрдо сказал извозчик.
Что так?
Жена против.
Так ведь не узнает.
Болеет она у меня, барин. Не первый год. Лучше деньгой взять. На всякие там снадобья и на дохтура.
Вас как зовут? спросила Татьяна.
Никифором, барышня. Двадцатый год в Москве извозничаю.
Штернер сел в сани рядом с Филипповой. Никифор стал укладывать под ноги новых пассажиров мешки с сеном, а после прикрыл плечи обоих волчьей шубой.
Ну, с Богом! сказал он, резво взобравшись на облучок и беря в горсть концы вожжей. Фьють, Сивый! Двигай, голубь ты мой!
Глава IIТАТЬЯНИН ДЕНЬ
Твоё отрадное участье,
Твоё вниманье, милый друг,
Мне снова возвращают счастье
И исцеляют мой недуг.
Само собой вышло, что в пути Атаназиус коротко рассказал Татьяне о своей жизни.
Та, конечно, ахала и охала, иногда даже с недоверием смотрела ему в глаза, радовалась его победам, горевала над его бедамиза четверть часа прожила всю его жизнь и даже в конце немного подустала и поняла, что повзрослела сразу на несколько лет.
Читатель вскоре и сам узнает историю жизни Атаназиуса Штернера. Только немного позже. Ибо начни я её рассказывать сейчасТатьяна точно опоздает в дом купчихи Владыкиной, которая со всех краёв России набирала молодых девушек для кружевных работ, на кои был небывалый спрос в Москве уже несколько лети среди клиентов, и среди иностранных портних.
А вот о самой Татьяне Филипповой кое-что расскажу, чтобы иметь о ней хоть какое представление.
Приехала Татьяна Николаевна из Вязьмы, а родилась восемнадцать лет тому назад в семье мещанина.
Отец её, Николай Иванович, был аптекарем, ну и лекарем впридачу. Выучился он этому мастерству у одного пленного француза уже после войны с Наполеоном. Как война закончилась, все пленные «жоржи», «гюставы» и «эжены» давным-давно до дома добрались, кроме тех, кто навсегда в российской земле окопался, а полковой лекарь мсье Жюль, как попал в плен к русскому солдату Николаю Филиппову, так и остался у того после войны. И не по своей воле. А условием его вызволения было одно: научить Николая Ивановича аптекарскому искусству, ну и лекарскому впридачу.
Учителем мсье Жюль наверняка был хорошим, ибо спустя год заспешили к Таниному отцу все хворые с окрестных месткто за микстурой, кто за мазью, кому кровь пиявкой пустить, кому зуб «из сердца вон» вырвать. Он и перевязку на рану наложит, и вывих после драки вправит, и перелом залечит. А иногда и от «червивого плода любви», прости, Господи, избавит или, наоборот, счастливые роды примет. Всё умел Филиппов. За это и сделали его власти уездным лекарем. А там и все права мещанина дали по закону.
А мсье Жюля пришлось отпустить на волю. Жаль было с ним расставаться. Толькодал слово, держись! А француз, не будь дураком, да и остался в России. Уехал, правда, из Вязьмы куда подальше, чтоб не быть своему ученику конкурентом. И где он, и что с нимникто с той поры не знает.
Хотела стать Татьяна отцу лекарской помощницей, вроде сестры милосердия, но он не позволил. Не бабье это дело! Тут-то матушка и взяла судьбу дочери в свои руки.
К сожалению!!! По просьбе правообладателя доступна только ознакомительная версия...