Ладно, хрен с ним, с именем, попробуем встать…
— Обойдется Сережка без нас! — грохочет все тот же бас, — Ему и невесты хватит! А мы с цесаревичем останемся!
Стоп! «Сережка» надо полагать великий князь Сергей Александрович. Тот самый, «невинно убиенный» ворюга и пидор. А его невеста — Елизавета Гессенская! Та самая, которая привезла с собой в Россию из Англии свою младшую сестру, Алису. Э, нет: такое пропускать нельзя. Раз уж с этим компом попал в такую классную игру, грех не воспользоваться. Ну, я сейчас так сценарий переделаю, замучаетесь потом последствия высчитывать! И Димона развлеку! Часика два у меня точно есть, пока еще мои гости проспятся.
— Со мной все в порядке, Ваше Величество, — мой голос звучит непривычно. — Просто мне на мгновение стало дурно. Но сейчас уже все в порядке. Разве можно оставить mon uncle Serge без Вашего присутствия?
Вот же, ёшкин кот! А французский — это я откуда знаю? Ну, английский (точнее, американский) я, положим, знаю недурно, хотя Боже меня упаси заговорить на этом подозрительном наречии здесь. Вот бы профессор Хиггинс офонарел, если б услышал bananas или fuck off. Немецкий я знаю в объеме «восточного фронта», то есть «хэнде хох!», «ком цу мир» и еще несколько столь же емких слов и выражений. Но французского я не знаю совсем! Абсолютно! Я же его никогда не учил! Я ж совсем другое учил, например: период полураспада урана составляет… интересно, а сколько он составляет? Зато вот уж что помню, так это точно: «Неполная разборка автомата АКМ. Нажать защелку, отсоединить магазин, отвести затвор назад…» Слава Всевышнему, хоть это-то я помню!
Но, тем не менее, я продолжаю на французском:
— Я вас очень прошу, рара, позвольте и мне с Вами присутствовать…
Огромный, точно снежный человек, Александр труа склоняется ко мне:
— Хорошо, хорошо — огромная лапища гладит меня по голове. — Пойдем вместе. Черняев! ЧЕРНЯ-Я-ЕВ! — голосит он куда-то в пространство. — Передай Сережке, что мы будем…
… Гремит оркестр и я вхожу в зал, следом за императором. Он ведет под руку миниатюрную, только что не карлицу, женщину. Маменька. Мария Федоровна. Дагмара. Эта лилипутка держит под каблуком своего непутевого алкаша-мужа, и страшно ненавидит Пруссию. Ох, маменька, как бы мне в Сибирь вас сослать не пришлось…
Однако действовать нужно cum grano salis. (Я понимаю, что это означает «с известной осторожностью», и даже знаю что это латынь. Знать бы еще откуда я все это знаю!) Поэтому пока будем соблюдать осторожность. Во всем. Кроме…
За столом я сижу рядом с двенадцатилетней девчушкой. Забавно все-таки женщины смотрятся в платьях конца XIX века. Очень забавно. Особенно такие малявки. Жаль, что придется ее огорчать, но я-то знаю, что из нее вырастет…
— Ах, Ваше Высочество, — щебечет она по-английски. — Когда мы уезжали, бабушка Виктори говорила, что Россия — дикая страна. А ваш Петербург — очаровательный город.
— Ваша бабушка порола чушь, мадемуазель. Питер — самый красивый город на земле, после Москвы.
— А Вы уже видели Лондон? — спрашивает меня Алиса. — Ах, это чудесный город!
— Не знаю, мадемуазель. Я там не был. Но, полагаю, он понравится мне, когда я его посещу. Тогда он будет еще красивее.
— О да! Лондонцы наверняка украсят город к Вашему приезду…
— Не думаю. Разве что белыми флагами. Все остальное сделают мои солдаты и казаки. А самым лучшим украшением Лондона, я полагаю, будет старая шлюха Виктория, повешенная на самой высокой башне Тауэра!
Несколько секунд Алиса смотрит на меня, выпучив глаза, а потом над столом повисает дикий, истошный визг. «Гессенская муха» начинает валиться со стула, смертельно побледнев и закатив глаза.
— Николя! — Дагмара смотрит на меня с укоризной. — Что вы сказали бедной девочке?
— Ничего, maman. Просто мне кажется, что лучшим украшением Лондона была бы старая блядь Виктория, повешенная нашими атаманцами на башне Тауэра.