Брэдбери Рэй
Рэй Брэдбери
Отец втянул носом воздух:
- Чем это пахнет?
- Наши дочери пишут маслом, - ответила мать.
- Мэг и Мари? - Повесив шляпу, отец взял мать под руку и провел в гостиную. - Пишут картины?
- Да, в своем святилище наверху. Если ты трижды постучишь в дверь и очень вежливо попросишь, может, новоявленные Ван-Гоги тебя впустят.
- Обязательно попрошу. Я должен быть в курсе.
Поднявшись на второй этаж, в более изысканную часть дома, где пахло пудрой и загаром, духами и экстрактом для ванны, отец осторожно постучал в дверь, ведущую в комнату дочерей. Здесь запах был сильнее: резкая, отдающая осенью смесь скипидара и красок - так пахнет в обители воображения, может быть, гения. Отец улыбался своим мыслям, когда ему открыли дверь.
- Привет, папа, - сказала Мари.
- Входи, - сказала Мэг, - посмотри. - Она стояла у старого камина, служившего ей мольбертом, с кистью в руке, на носу мазок белой краски.
Отец подошел поближе.
- Хотите сказать, что соперничаете с Рембрандтом?
- О, ничего подобного!
- Ну что ж, если в двух девицах, семнадцати и восемнадцати лет, бурлит и прорывается творческое начало - это приятно. А может, живопись нужна вам по программе колледжа?
- Боже, конечно, нет. Мы просто пытаемся создать портрет идеального мужчины.
- Пытаетесь... Как вы сказали?
- Пытаемся показать, какие мальчики нам нравятся. У каждого из приятелей берем лучшее. Плюс творческое воображение. Понимаешь?
- Кажется, да.
- Десять учениц пишут портреты ребят, с которыми им хотелось бы встречаться. Это конкурс школьного клуба.
- Все это очень хорошо, - ответил отец, - но что вы будете делать, окончив портреты? Разыскивать Прекрасных принцев в жизни?
- Попытка не пытка, папа.
- Да, конечно. - Отец придал своему голосу самый дружеский тон. - Ну что ж, посмотрим?
Мэг отступила от своего полотна.
- У меня глаза не получаются.
Держась за подбородок, отец долго смотрел на портрет.
- Да, действительно. Один глаз отклонился почему-то к западу, а другой - к востоку.
- Я, конечно, все время что-то меняю, - поспешно объяснила Мэг, - добавляю новое каждый день.
Отец молчал, поглощенный творением Мэг. Потом перевел взгляд на работу Мари, стоящую рядом на камине.
- То мне кажется, что у него должны быть голубые глаза, то карие, сказала Мари. - Просто ужас, до чего я непостоянна. Ну как, нравится парень? Правда, шик-блеск?
- Разве и сейчас говорят "шик-блеск"? - удивился отец. - Это словечко было в ходу еще у нас в колледже, году в тридцать четвертом. Да, этот парень почти что "шик-блеск".
- "Шик-блеск", папа, не может быть "почти". Или да, или нет.
- У него не ладится с подбородком. - Отец прищурился. - Он что - жует конфету, жвачку или грызет леденец?
- Да нет, у него просто волевая челюсть. Я люблю волевую челюсть у мужчин.
Отец удрученно потер свою собственную.
- Этот портрет тоже не окончен?
- Нет, конечно. Пишу понемножку. Так интереснее.
- А что думают о вашей работе Еж и Шутник?
Еж получил свое прозвище за стрижку, напоминающую щетку-скребницу; в последнее время он тихо торчал возле дома по вечерам. Шутник был совсем в другом духе: отец назвал его так потому, что смех этого парня, вернее, хохот, ржанье и гоготанье, сопровождавшиеся судорогами, можно было слышать за версту; иногда этот смех раздавался ясной лунной ночью где-то на ферме. Обычно Шутник рассказывал какой-нибудь анекдот, до сути которого приходилось долго и настойчиво добираться, а потом заходился в пароксизме смеха, повиснув на собеседнике, чтобы не упасть. Но, вообще говоря, Еж и Шутник были симпатичные ребята, совсем непохожие на эти портреты.
- Мы им еще не показывали, - медленно проговорила Мари.
- Наверное, придется показать.