Я посмотрел на него.
– Почему бы вам не освободить ваши ноги от тяжкого груза и не сесть, толстячок? – сказал я ему. – Я понял вашу речь таким образом: есть кто-то, кто хочет переправить вашего Домингуэса через государственную границу. Вероятно, Домингуэс один из тех проклятых бандитов, которыми так и кишат ваши места? Может быть, – продолжал я, выдувая огромное кольцо дыма, – он тот самый парень, который три недели назад перерезал горло почтовому курьеру, доставлявшему почту из Соединенных Штатов в Нью-Мехико? Кажется, вы, мексиканцы, неплохо живете в последние дни. В день, когда ваше правительство не отбирает у какого-нибудь иностранца нефтяные источники, вы восполняете этот пробел индивидуальными реквизициями.
Я подозвал официанта и велел ему принести виски, если оно у них имеется.
– Чтобы вас успокоить, я скажу: я пришел сюда не для того, чтобы скандалить с Домингуэсом. Мне просто нужно кое о чем с ним поговорить. Это не запрещается вашим законом? А? По-моему, разговаривать с людьми разрешается везде, даже в Темпапа.
Он выдавил из себя вежливую улыбку.
– Конечно, сеньор, – сказал он, люди могут разговаривать с кем угодно. Я только хотел сказать, что официальные лица почему-то не очень любят Домингуэса. Он время от времени причиняет правительству серьезные неприятности. Любит организовывать маленькие революции. И иногда это ему удается. Вот и все.
Он сел. Когда официант принес виски, он прихватил и для хозяина тоже. По-моему, хозяину очень хочется поговорить со мной. Так мы и сидим, глядя друг на друга.
– Слушайте, – сказал я. – Между прочим, я очень любопытный парень. Может быть, меня как раз интересуют те ребята, которые хотели поговорить с Домингуэсом. Может быть, вам от меня что-нибудь перепадет, если вы расскажете мне о них.
– Очень любезно с вашей стороны сделать мне такое предложение, – ответил он, – но я ничего не знаю. Единственно, что я хотел вам сказать: мне весьма нежелательно, чтобы в моем заведении произошли какие-нибудь неприятные события.
Он бросил на меня еще один многозначительный взгляд, забрал свое виски и смылся. Я смотрел, как он двигался по кабачку и мне очень хотелось дать ему хорошего пинка в то место, которое так туго обтягивали его узкие штаны.
Потом я взглянул на дверь, и как раз в это время вошла Мартинас. Я никогда раньше не видел этой бабы, но слышал о ней. Много слышал! И сразу догадался, что это она.
В ней есть все, что полагается. Если бы я не так устал от мексиканской пыли и этой проклятой вонючей текилы, ее приход, может быть, взволновал бы меня.
У нее походка представительниц высших слоев местного испанского общества. Мягкая нежная кожа цвета кофе с молоком, волосы, как черный бархат. Умеет одеваться. У нее такая фигура, что, глядя на нее, думаешь: может быть, все это только плоды твоего слишком разыгравшегося воображения? Очаровательная ножка твердо и решительно ступает по земле. На ней шелковое платье с низким вырезом, красная мексиканская шаль и белое сомбреро. Она высоко держит голову и полуприкрытыми глазами смотрит на это заведение и на всех собравшихся там, как на муравьиную кучу.
Вот, черт возьми! В конце концов, может быть, меня в этой работе ждет кое-какое вознаграждение…
Она прошла через зал и села за столик около эстрады для оркестра. Ясно дала понять всем присутствующим, что не собирается особо скупиться в демонстрации своих ножек. Вероятно, она считает, что они у нее очень хорошенькие и что мужская половина посетителей, поглядев на них, захочет выпить еще один стаканчик. Я тоже считаю, что ножки у нее очень хорошенькие.
Минуты через две пришел оркестр. Я смотрю на этих трех парней и никак не могу найти подходящих слов, чтобы точно описать их. В свое время один парень обозвал другого сломанным пугалом.