- Зачем?
- Я могу ошибиться в датах и фамилиях. Работа должна быть точной по фактам. Это документ истории.
- Хорошо. Пообедаешь и сходи погуляй. А я все прочту.
- Мне некогда гулять! - с вызовом сказал отец. - Мое время жизни уже сосчитано! А сделать ещё надо многое! Ты сомневаешся в необходимости моей работы?!
- Нет, нет, папа Садись.
Старик сел, но не угомонился.
- Пройдут десятилетия, Денис, может даже столетия и для наших потомков о моем времени останется пошлое вранье, искажение действительности, которое уже началось. А я не могу этого позволить. Врут уже сейчас, врут по всем фронтам. Врут о Великой Отечественной войне, искажают светлый образ нашего Генералиссимуса товарища Сталина, рассказывают сказки про маршала Жукова. И сказать правду - мой долг.
- Да, папа. Конечно.
Отец сел, лицо его все так же искажала ерническая гримаса, которая категорически не увязывалась с высокой патетикой слов и жестокой убежденностью в тональности речи.
- Я расскажу всю правду трагедии. О том, как генсек Никита Хрущев первым вбил осиновый кол в сердце коммунистического движения. И как его сокрушили враги, как был убит агент международного империализма Берия... Это было на моих глазах, сын и я не имею права унести то, что знаю, с собой в могилу.
- Да, папа. - Денис вывалил пельмени из дуршлага на тарелку.
- И как был убит последний, настоящий вождь коммунизма Андропов, я тоже уже написал.
- И его убили? - спросил Денис.
- Да. Его убили. У меня есть факты.
- У тебя получается настоящий исторический документ. - серьезно сказал Денис.
- Да. - горделиво ответил отец. - Я не из тех лживых генералов, которые сегодня ради сенсации и дешевого злата пишут мемуары. Они просто ябедники и кляузники, они ждут платы за свои труды и славы. А я не жду ничего. Только после моей смерти ты все опубликуешь.
- Конечно.
Отец выдохся к концу своей речи, судорога ещё сильней задергала его лицо, трясущейся рукой он взял ложку и принялся подхватывать ей пельмени и, не жуя, проглатывать. Потом, не глядя на Дениса единственным открытым глазом, сказал столь же уверенно.
- Ты сильно изменился за эти четыре года, сын. Тебе жестоко досталось в скитаниях?
- Больше, чем мне того хотелось.
- Ничего. Ты прошел горнило испытаний. - убежденно заявил старик.
- Лучше бы - без них. - с неожиданной для себя резкостью ответил Денис, а отец вскинул голову и спросил с вызовом.
- Ты обвиняешь в этом меня?!
- Оставь. Никого я не обвиняю.
- Ты должен был пройти закалку в борьбе! И я рад, что ты в свои юные горды оказался участником исторического события! Рад, что ты защищал Белый Дом, наш советский парламент от сокрушительного нападения врагов. Ты ещё поймешь, что был участником переломного момента нашей Истории.
- Мне было тогда восемнадцать лет, папа. И я ничего не понимал. А сейчас...
Он примолк, потому что понял, что если скажет отцу, что сейчас он не пойдеть защищать парламент ни в Белом Доме, ни в желтом и ни в каком ином отец разволнуется, пойдет красными пятнами и прийдется вызывать "скорую помощь"
Отец проглотил ещё несколько пельменей и сказал тоном ниже, но с прежней убежденностью человека, сквозь всю жизнь пронесшего одну, сжигающую душу идею.
- Бой ещё не кончен, Денис. Коммунизм, как идея, не погибла. перерожденцы её извратили, негодяя убили практическое воплощение, но идея жива и бессмертна.
- Конечно, конечно. Тебе чай или кофе?
- Кофе. Я ещё поработаю до вечера.
Спорить было бесполезно - если бы у старика отняли возможность царапать по бумаге старой чернильной авторучкой каждый день с утра до вечера, то он бы тут же ушел из жизни - так говорили все врачи.