Глаза его давно привыкли к темноте, и в этой-то темноте, невероятно далеко виднелось что-то крохотное, не больше песчинки. Это был дальний конец туннеля. С новой силой Хорнблауэр принялся толкать ногами. Устье приближалось, из песчинки оно превратилось в горошину, приняло полукруглую форму и продолжалорасти. Стало светлее. Наконец Хорнблауэр различил темную поверхность воды, неровности на своде туннеля. Вновь пошла кирпичная облицовка, двигаться стало легче.
- Шабаш, - сказал рулевой, толкнувшись в последний раз.
Хорнблауэр все не мог поверить, что не нужно больше толкать ногами, что они вышли на свет, что на них не обрушатся больше подземные речки не придется опять задыхаться под брезентом. Судно медленно выскользнуло из устья туннеля, и, хотя солнце светило по-зимнему неярко, Хорнблауэр на какое-то время ослеп. Пассажиры громко заговорили - голоса их звучали как грохот воды по брезенту. Хорнблауэр сел и, моргая, огляделся. На бечевнике стоял человек с двумя лошадьми, он поймал брошенный рулевым конец, и вместе они пришвартовали паром к берегу. Здесь сходили многие пассажирки, они начали выбираться наружу со своими кульками и курами. Другие ждали на берегу, готовясь сесть на судно.
- Горацио, - сказала Мария, выходя из каюты первого класса. Маленький Горацио проснулся и тихо ныл.
- Да, дорогая?
Хорнблауэр понял, что Мария заметила беспорядок в его одежде. Он понял, что сейчас она начнет журить его, чистить, опекать с той же материнской заботой, с какой опекает его сына. Только этого ему сейчас не хватало.
- Минуточку, дорогая, с твоего позволения, - сказал он и, неловко ступив на бечевник, присоединился к беседе рулевого и конюха.
- Здесь никого нет, - говорил последний. - И, поверьте мне, до Оксфорда вы никого не найдете.
Рулевой ответил примерно тем же, что и предыдущему конюху.
- Ничего не поделаешь, - философски заметил конюх. - Придется вам ждать грузовое судно.
- Некому править лошадьми? - спросил Хорнблауэр.
- Некому, сэр, - ответил рулевой, и, поколебавшись, спросил: - Ведь вы, небось, не согласитесь править парой лошадок?
- Нет, - поспешно отвечал Хорнблауэр. Вопрос захватил его врасплох. Мысль, что придется, подобно несчастному Чарли, править двумя лошадьми, его испугала, и он не успел этого скрыть. И тут же он понял, как восстановить свое достоинство и одновременно вырваться из-под Марииной опеки: - Но я возьму руль.
- Конечно, сэр, - отвечал рулевой. - Не впервой вам. А с коняшками я управлюсь. Плевать, что у меня эта штуковина железная.
Он посмотрел на стальной крюк, заменявший отсутствующую руку.
- Очень хорошо, - сказал Хорнблауэр.
- Я так благодарен вам, сэр, - сказал рулевой, и в подтверждение своей искренности прибавил несколько непечатных слов. - У меня на это плаванье контракт - два ящика чая, первый китайский урожай. Вы спасли мне несколько фунтов, сэр, и мое доброе имя. Я вам благодарен, как...
И он добавил ещё несколько ругательств, долженствующих засвидетельствовать его искренность.
- Хорошо, - сказал Хорнблауэр, - чем раньше мы тронемся, тем раньше будем на месте. Как вас зовут?
- Дженкинс, сэр. Том Дженкинс, рулевой - теперь форейтор. - Он потянул себя за вихор. - Грот-марсовый на "Превосходном", капитан Китс, сэр.
- Очень хорошо, Дженкинс. Тронулись.
Конюх принялся запрягать. Пока Дженкинс разматывал носовой швартов, Хорнблауэр отвязал кормовой и стоял наготове, оставив на тумбе лишь один оборот. Дженкинс неуклюже взобрался в седло и намотал поводья на крюк.
- Горацио! - воскликнула Мария. - О чем ты думаешь?!
- Я думаю, как нам быстрее добраться до Лондона, дорогая, - ответил Хорнблауэр. Тут щелкнул бич, и буксирные тросы натянулись.