Жарко… Надо искупаться…
Мальчики отправились на Десну.
Узкая, в затвердевших колеях дорога вилась полями, уходившими во все стороны зелено-желтыми квадратами. Эти квадраты спускались в ложбины, поднимались на пригорки, постепенно закруглялись, как бы двигаясь вдали по правильной кривой, неся на себе рощи, одинокие овины, ненужные плетни, задумчивые облака.
Пшеница стояла высоко и неподвижно. Мальчики рвали колосья и жевали зерна, ожесточенно сплевывая пристающую к нёбу шелуху. В пшенице что-то шелестело. Испуганные птицы вылетали из-под ребячьих ног.
Вот и река. Приятели разделись на песчаном берегу и бросились в воду, поднимая фонтаны брызг. Они плавали, ныряли, боролись, прыгали с шаткого деревянного моста, потом вылезли на берег и зарылись в горячий песок.
– Скажи, Миша, – спросил Генка, – а в Москве есть река?
– Есть. Москва-река. Я тебе уже тысячу раз говорил.
– Так по городу и течет?
– Так и течет.
– Как же в ней купаются?
– Очень просто: в трусиках. Без трусов тебя к Москве-реке за версту не подпустят. Специально конная милиция смотрит.
Генка недоверчиво ухмыльнулся.
– Чего ты ухмыляешься? – рассердился Миша. – Ты, кроме своего Ревска, не видал ничего, а ухмыляешься!
Он помолчал, потом, глядя на приближающийся к реке табун лошадей, спросил:
– Вот скажи: какая самая маленькая лошадь?
– Жеребенок, – не задумываясь, ответил Генка.
– Вот и не знаешь! Самая маленькая лошадь – пони. Есть английские пони, они – с собаку, а японские пони – вовсе с кошку.
– Врешь!
– Я вру? Если бы ты хоть раз был в цирке, то не спорил бы. Ведь не был? Скажи: не был?.. Ну вот, а споришь!
Генка помолчал, потом сказал:
– Такая лошадь ни к чему: ее ни в кавалерию, никуда…
– При чем тут кавалерия? Думаешь, только на лошадях воюют? Если хочешь знать, так один матрос трех кавалеристов уложит.
– Я про матросов ничего не говорю, – сказал Генка, – а без кавалерии никак нельзя. Вот банда Никитского – все на лошадях.
– Подумаешь, банда Никитского!.. – Миша презрительно скривил губы. – Скоро Полевой поймает этого Никитского.
– Не так-то просто, – возразил Генка, – его уж год всё ловят, никак не поймают.
– Поймают! – убежденно сказал Миша.
– Тебе хорошо говорить, – Генка поднял голову, – а он каждый день крушения устраивает. Отец уж боится на паровозе ездить.
– Ничего, поймают.
Миша зевнул, зарылся глубже в песок и задремал. Генка тоже дремлет. Им лень спорить: жарко. Солнце обжигает степь, и, как бы спасаясь от него, молчаливая степь лениво утягивается за горизонт.
Глава 3
Дела и мечты
Генка ушел домой обедать, а Миша долго бродил по многолюдному и горластому украинскому базару.
На возах зеленели огурцы, краснели помидоры, громоздились решета с ягодами. Пронзительно визжали розовые поросята, хлопали белыми крыльями гуси. Флегматичные волы жевали свою бесконечную жвачку и пускали до земли длинные липкие слюни. Миша ходил по базару и вспоминал кислый московский хлеб и водянистое молоко, вымененное на картофельную шелуху. И Миша скучал по Москве, по ее трамваям и вечерним тусклым огням.
Он остановился перед инвалидом, катавшим на скамейке три шарика: красный, белый и черный. Инвалид накрывал один из них наперстком. Партнер, отгадавший, какого цвета шарик под наперстком, выигрывал. Но никто не мог отгадать, и инвалид говорил одураченным:
– Братцы! Ежли я всем буду проигрывать, то последнюю ногу проиграю. Это понимать надо.
Миша разглядывал шарики, как вдруг чья-то рука опустилась на его плечо. Он обернулся. Сзади стояла бабушка.
– Ты где пропадал целый день? – строго спросила она, не выпуская Мишиного плеча из своих цепких пальцев.
– Купался, – пробормотал Миша.
– «Купался»! – повторила бабушка.