- Что это с тобой случилось?
- Я всегда становлюсь таким, когда кончается поездка. Когда к нам приезжал профессор-француз из трибунала Честности, я в конце поездки ругал его самыми страшными лаосскими ругательствами.
- Зачем?
- Просто так. Чтобы самому успокоиться. Если убьют в поездке - тут уж ничего не поделаешь: война есть война. А когда до границы осталось двести километров - погибать совсем обидно.
- С той стороны границы бомбят так же.
Ситонг вдруг усмехнулся:
- Там за тебя будет отвечать вьетнамский комиссар охраны, а здесь отвечаю я. Хочешь выпить?
- Хочу.
Ситонг протянул Степанову флягу:
- Держи.
- Спасибо.
Степан сделал два больших глотка и сказал:
- У вас от самогона за версту несет рисом.
- Рис - не дерьмо, можно и понюхать. Зато крепкий самогон. Пей еще.
- Не хочу.
Ситонг сделал несколько глотков, прополоскал рот и сказал:
- Десны очень греет. Приятно. Ладно, пошли в машину.
Мотор никак не заводился, исступленно выл стартер.
- Посадишь аккумулятор, - сказал Степанов.
- Не посажу, - уверенно ответил шофер, и по этой его уверенности Степанов понял, что аккумулятор он наверняка посадит.
Это было в Крыму, в Старом Свете. Степанов тогда купил старенький "Москвич", и они с Надей поехали к морю. Был конец апреля, но он все же уговорил.
- В мае уже купаются, - сказал он.
- В конце мая, - уточнила Надя, - а ты месяц не усидишь...
Но ему очень хотелось поехать к морю на "Москвиче", и они поехали.
Зачем женщина вначале так легко соглашается с взбалмошным неразумением любимого? Зачем так скоро любовь трансформируется в чувство собственника? Зачем мы, исповедуя философию движения, относимся к любви словно слепые узколобые догматики? Зачем мы не говорим себе сразу, что любовь обязательно переходит в дружбу и в привязанность, а это ведь уже не любовь? Проблема человеческой совместимости - это и есть проблема счастья в любви. Перед тем как зимовщиков отправлять на год в Арктику, их испытывают невропатологи. Неужели влюбленным надо проходить испытание на будущую совместимость? Может быть, кто знает.
- Смотри, море, - сказал тогда Степанов.
Оно появилось в разрыве облаков ранним утром. Старый Свет еще спал только отчаянно голосили петухи. И еще очень горько пахло жжеными листьями. Этот запах казался Степанову горьким, потому что он уезжал от Нади в первый раз, когда на даче жгли листья - и голубой дым уходил в синее сентябрьское небо. Надя долго стояла возле калитки, глядя ему вслед, и он то и дело оборачивался, и в нем все пело, и идти ему тогда было невозможно легко - как после хороших трех раундов. Только после хороших трех раундов с товарищем, после горячего душа и жесткого полотенца в нем появлялось раньше такое ощущение.
Счастливая горечь первой недолгой разлуки с ней потом прошла, разлуки стали их бытом, а вот горький запах жженых листьев остался в нем, как символ недолгого счастья, и тишины, и любви.
- Очень скользкая дорога, - сказала Надя. - Будь осторожен.
- Да ладно, - сказал он, - ты смотри, какое море!
Он резко перевел рычаг переключения скоростей, и рычаг остался у него в руке - хороший, видно, металл поставили на заводе, черт их дери! Машина заскользила вниз по горной дороге. Она была сейчас неуправляемой и скользила быстро.
- Правь, родной, правь! - прошептала Надя и стала бледной и пальцы поднесла к щекам. Она всегда подносила свои длинные пальцы к щекам, когда пугалась, или когда он обижал ее, или если она смущалась чего-то. Руки ее не потянулись к дверце, нет. Она сидела возле, повторяя все время как заклинание:
- Правь, Димочка, правь...
А он тихо матерился и не знал, что делать, потому что машину тащило вниз, а метрах в двадцати начинался крутой обрыв.