Внутри машины, защитного цвета «уазике» с большими цифрами «03» на боку, было тепло. Докторша уложила Санечку на застеленные серым одеялом носилки, неожиданно улыбнулась: все обойдется. Лампочку в салоне погасили, машина тронулась. Пламя, пылающее в глазу, будто бы пошло на убыль. Или Санечка начала к нему привыкать. Темный силуэт Кузьмы Васильевича, неподвижно сидящего рядом, иногда удалялся в бесконечность, разрастаясь до размеров горы или планеты. В эти секунды Сане хотелось ухватиться за что‑нибудь, потому что сама она оказывалась висящей без опоры посреди серой пустоты.
* * *
Когда под ноги вильнула обледеневшая тропа, Алексей не удивился и не обрадовался, как не радуются обязательному и не удивляются непременному. Тропа должна была появиться, и вот она появилась. Ноги пошли по ней сами: чуть под гору, направо... тропа вела по дну неглубокой ложбины, достаточной, впрочем, для того, чтобы пешему видны были лишь края ее да путь до поворота. Бревенчатый мостик открылся внезапно, еле видимый в свете низкой красноватой луны. За мостиком темнели ворота.
Масляный фонарь горел над воротами, очерчивая желтый круг на истоптанном снегу.
Алексей ударил в ворота посохом. Звук был как от тычка в подушку. Он с трудом опростал руки и заколотил по дубовым плахам кулаком. Потом локтем. Потом – обухом топора. Его уже вели, подхватив под локти, а он все еще мучительно думал, каким бы способом извлечь звуки из так некстати онемевшего дерева...
Потом он как‑то сразу оказался в бане. Этериарх стражи Мечислав Урбасиан вылил на него, распаренного, кадку ледяной воды и сам по‑богатырски завопил от восторга. Служанки‑парильщицы, на которых попали брызги, отскочили, весело повизгивая. Алексей приподнялся и встряхнулся, как пес. Он вновь был жив и силен.
В прохладе предбанника все укутались пушистыми простынями и возлегли у низкого стола. В витом подсвечнике горели три свечи. Служанки разлили горячее вино – по обычаю, в грубые каменные кубки. Слив через край несколько капель для банных духов, Алексей выпил вино и закрыл глаза, прислушиваясь к ощущениям. Аромат был превосходен. Жидкое тепло заполнило желудок и стало небыстро распространяться по телу: к спине, потом вверх и вниз по позвоночнику... Это было восхитительно.
Выждав приличествующий срок, Алексей открыл глаза. Этериарх уже смотрел на него. Служанки еще раз наполнили кубки и тихо удалились.
– Кесарь прочел письмо, – сказал Мечислав. – Он велел спросить: насколько ты сам веришь этому сообщению?
– Мне хотелось бы не верить. – Алексей стал смотреть на огоньки свечей. – Больше всего на свете мне хотелось бы думать, что я ошибаюсь... и что... пославший меня... тоже ошибается.
– Понятно, – сказал Мечислав. – Мне охота расспросить тебя подробно, но лучше ты все расскажешь кесарю. Я буду при разговоре.
* * *
Коридоры глазной больницы были темны и узки. Днем, наверное, работали все эти кабинеты – но сейчас оставался только один дежурный, и перед дверью, из‑под которой сочился стерильный обесцвеченный свет, сидели три человека. Докторша на минуту заглянула в кабинет, о чем‑то там поговорила и сказав: ждите, позовут, – неровно зацокала к выходу. Видимо, на одном сапоге ее была металлическая набойка, а от второго набойка отвалилась. Вышла медсестра, записала Саню в журнал, потом капнула ей в глаз холодные капли.
– У меня проходит... – вдруг удивилась Саня. И действительно: пламя уже не бушевало, и лиловая запятая все так же висела чуть сбоку, сияла – но в этом сиянии люди и предметы не терялись, не пропадали. Страх чуть разжал свои тонкие холодные пальцы...
* * *
– Это хорошо, – сказал кесарь, глядя на Алексея исподлобья.