Меч этот, пришедший к нему от прадеда Дардана, был темой для пересудов среди многих славов, поскольку подобных ему не видел никто. Был он не прям, как мечи латников-хороборов, и не крив, как сабли конных бойцов-азахов, пластунов и отважников; нет, Аникит имел клинок лишь чуть откинутый назад, будто надогнутый у самой гарды. Был этот клинок узок, чуть шире двух пальцев, но у обушка толст, много толще сабельного. Сталь его переливалась, как рыба форель в ручье, и если всмотреться, то виден становился мелкий узор из темных и светлых пятнышек - как у той же форели. Никто не знал, каким мастером он сделан и из каких стран привезен. Но десятки сабель и мечей мастеров Конкордии и Подгосподней были перерублены Аникитом в боях и состязаниях, будто не кованы они были и не из стали, а струганы из прозрачной липы... Сам же Аникит имел лишь одну заметную щербину, полученную им от секиры недобрым знаменитого азаха Дедоя, последнего мятежника, посягнувшего в нарушение всех обычаев и клятв на род и двор кесаря. Алексею было тогда девятнадцать лет, и был он не отважником еще, а ночным лучником-ушаном, только-только вернувшимся от обучения у великого старца Филадельфа, и Аникитом владел по завету его отец, этериарх Даниил...
Много же бед принес тогда на землю Подгосподней неверный азах...
Тропа окончилась. Алексей остановился, невидимый тем, кто мог смотреть в эту сторону.
Ворота двора стояли приоткрытые. Приоткрытые чуть, но никогда бы Домнин не оставил щели для проползновения нечистого духа. Два ворона молча сидели на коньке крыши и смотрели вниз, во двор, на что-то невидимое Алексею. Не было сейчас ни времени, ни сил, чтобы попытаться посмотреть их глазами... да и не следовало отвлекаться от мира. Алексей вслушался в тишину, состоящую из множества отдельных молчаний, пытаясь найти те, которые были бы нарочитыми и опасными, - и не нашел ничего. Тогда он легким скользящим шагом приблизился к воротам и заглянул в щель.
Два пса Домнина, Серый и Вуха, лежали на окропленном снегу. Запаха свежей крови не было, и шерсть псов была чуть седоватой от инея, выпадающего под утро. Значит, времени прошло немало...
Держа правую руку так, чтобы равно было и хвататься за меч, и бить кулаком, Алексей пересек двор. Следы были человеческие, остроносых мягких сапог. Подошвы из конской кожи скользили по снегу...
У крыльца, немного в стороне, два следа остались особенно четких, и Алексей подумал, что оставил их, скорее всего, конкордийский всадник: перед каблуком чуть заметно отпечатались оставшиеся на краях подошвы вдавления от мягких ременных стремян. Конечно, и в Подгосподней есть воины, не признающие металла в сбруе, но вряд ли они при этом носят сапоги с подошвой из конской кожи...
В доме Алексей прислушался еще раз. Любой дом - как огромный музыкальный ящик, он не в силах сдержать рвущиеся из него звуки и тем более не в силах их спрятать. И ясно было как белый день, что этот дом пуст, да, пуст и холоден, и почти мертв... но почему-то почти...
- Домнин! - громко позвал Алексей и буквально увидел, как разносится его голос по коридорам и комнатам, отлетает от стен, прилипает к потолку... - Домнин!!!
Молчание.
- Домнин...
И - слабый... что? стон? шорох? зов?
Дом чародея был огромен, куда больше, чем мог показаться при взгляде снаружи. Стены его уходили глубоко в землю, и окна, что казались прорубленными низко, над самой завалинкой, на самом деле располагались под потолком высоких зал. Здесь было много потайных комнат и переходов, и Алексей, проведший здесь в свое время не одну неделю, не был уверен, что знал их все.
- Домнин... - тихо, почти одной мыслью... Вот он, ответ. Под лестницей почти незаметная наклонная дверь. Приоткрыта. Щель. Из щели - далекое дыхание.
Алексей подошел вплотную.