Он отступал с войсками и бежать не торопился, выжидал для этого выгодной ситуации, при которой он мог бы явиться к врагу не с пустыми руками, а заслужив к себе особое расположение.
…И вот этой августовской ночью такая выгодная ситуация сложилась. Теперь он имеет возможность сообщить вражескому командованию полезные сведения об обороне приречья, он не выполнил приказ о минировании береговой полосы и фактически отдал в руки врага свою саперную роту. Окаемов был уверен, что за все эти дела его примут с почетом, что его немедленно доставят в штаб, где с ним будут уважительно беседовать высокие гитлеровские чины.
Но ничего подобного не произошло. Упоенные первыми военными успехами, уже предвкушая скорое взятие Москвы и полную победу, гитлеровцы не обратили никакого внимания на Окаемова – он был для них всего-навсего еще одним пленным младшим офицером, не больше. А когда Окаемов слишком решительно потребовал, чтобы его безотлагательно доставили в штаб, рыжий прыщеватый капрал, которому он сдался в плен, удивленно посмотрел на него и рассмеялся:
– Фюрер сегодня занят. Он поручил мне побеседовать с тобой по всем важным вопросам… – С этими словами рыжий капрал свинцовым кулаком сшиб Окаемова с ног.
Засыпая на ходу, Окаемов брел в колонне пленных по пыльной дороге. «Не упасть, не упасть…» – повторял он про себя в ритм шагам. Упавших пристреливали. Потом в эшелоне Окаемов отсчитывал минуты жизни стуком вагонных колес. Когда из вагона выбрасывали очередной труп, он говорил себе: «А я жив!» Затем три месяца в концентрационном лагере он каждую минуту думал об одном: как сохранить жизнь? Первые две недели в лагере не было заключенного более старательного и исполнительного, чем Окаемов. Пленные выполняли бессмысленную работу – с утра до вечера перетаскивали с места на место тяжелые камни. Окаемов переносил камни почти бегом. Охранники, глядя на него, хохотали. Пленные считали его сумасшедшим. Вскоре Окаемов понял свою ошибку и стараться перестал. Наступила осень. По ночам невозможно было уснуть от холода и надсадного кашля несчастных обитателей барака. Рядом с Окаемовым на нарах лежал пожилой солдат, которого все звали Степаныч. Это он первый сказал Окаемову, чтобы тот бросил стараться на каменоломне, если хочет выжить. Услышав ночью, что Окаемов лязгает зубами от холода, Степаныч придвинулся к нему и прошептал:
– Ляжем вместе под две шинели, будем греть друг друга…
Окаемов прижался к нему и вскоре заснул. Потом они так спали всегда.
Если Окаемов долго не засыпал, Степаныч шептал ему:
– Ты о Родине думай, сразу душа успокаивается…
Окаемов молчал.
Постепенно в лагерь начали просачиваться сведения о том, что молниеносное продвижение гитлеровской армии затормозилось. Прибывавшие партии пленных становились все малочисленней. О том, что на фронте дела у немцев ухудшились, можно было прочитать и на лицах лагерных охранников.
Вечером второго ноября Окаемов влез на нары и притулился к Степанычу. Они накрылись шинелями.
– Слушай меня, – зашептал Степаныч. – Мы тут решили отметить октябрьский праздник. В ночь на седьмое бежать собираемся. Пойдешь?
Окаемов притворился будто мгновенно заснул и не ответил. Утром на каменоломне, очутившись возле охранника, Окаемов тихо сказал ему по-немецки:
– У меня есть очень важное сообщение для начальника лагеря. Я из барака семь. Номер 57689.
Охранник немедленно доложил кому следовало, и после вечерней поверки в седьмой барак явился начальник лагеря. О, эта белобрысая собака знала, что делала, – он взял с собой из барака не одного Окаемова: для маскировки вместе с ним в комендатуру погнали еще пять человек…
Степаныча повесили на другой день во время утренней поверки.