Она сидела и смотрела, как струятся вдоль борта черные воды. Когда часа два-три спустя она оглянулась снова, рядом никого не было. Уайлдер ушел.
На следующий день, плывя по воле юных вод, они направились к высокой горной гряде. По пути перекусили в старинном храме, а вечером поужинали среди очередных развалин. О затерянном городе почти не говорили - все были уверены, что никогда его не найдут.
Но на третий день, хотя никто не осмеливался высказать это вслух, они ощутили приближение некоего великого Явления.
Поэт наконец первый выразил ощущение словами:
- Похоже, где-то здесь Бог напевает себе под нос...
- Ну и человек же ты! - откликнулась жена поэта. - Неужто не можешь говорить попросту, даже когда плетешь ерунду?
- Да послушайте, черт возьми! - воскликнул поэт. Они прислушались...
- Разве чувства ваши не вибрируют в такт его напеву? Да нет, он не просто напевает, он играет на каждом атоме, танцует в каждой молекуле. Вечный праздник зачинается внутри нас. Нечто близится. Ш-ш-ш...
Он прижал свой толстый палец к выпяченным губам.
И теперь смолкли все, и бледность Кары Корелли светила прожектором на темные воды, лежащие впереди.
Предчувствие захватило их. И Уайлдера. И Паркхилла. Они закурили, чтобы совладать с ним. Они погасили свои сигареты. Растворившись в сумерках, они ждали.
Напев стал явственнее, ближе. И, заслышав его, охотник присоединился к молчаливой актрисе на носу яхты. А поэт присел, чтобы записать свой собственный, только что прочитанный монолог.
- Да, да, - сказал он, когда на небе высыпали звезды. - Оно уже почти настигло нас. Уже настигло. - Он перевел дыхание. - Вот оно...
Яхта вошла в туннель.
Туннель вошел в толщу гор.
И там был он - Город.
Город скрывался в толще гор, и его окружало кольцо лугов, а над ним простиралось странно освещенное и странно окрашенное каменное небо. И он считался затерянным и оставался затерянным лишь потому, что люди искали его с воздуха, искали, разматывая дороги, а ведущие в Диа-Сао каналы ждали обыкновенных пешеходов, которые прошли бы там, где некогда текли воды.
И вот к древней пристани причалила яхта, полная чужестранцев с иной планеты.
И город шевельнулся.
В стародавние времена города бывали живы, если люди жили в них, или мертвы, если люди их покидали. Все было до очевидности просто. Но шли века на Земле, века на Марсе, и города уже не умирали. Они засыпали. И в зубчатых своих снах, в электрических своих грезах вспоминали, как было некогда и как, возможно, будет опять.
И когда люди друг за другом выбрались на причал, то встретили великую личность - окутанную смазкой, затянутую в металл, отполированную душу столицы, и безмолвный обвал не видимых никому искр пробудил эту душу ото сна.
Вес людей пристань восприняла с упоением. Они словно бы вступили на чувствительнейшие весы. Причал опустился на миллионную долю дюйма.
И Город, исполинская спящая красавица, порождение кошмара, ощутил прикосновение, поцелуй судьбы - и проснулся.
Грянул гром.
Стену высотой сто футов прорезали врата шириною семьдесят футов, и теперь врата, обе их половинки, с грохотом откатились и скрылись в стене.
Эронсон шагнул вперед.
Уайлдер сделал движение, чтобы остановить его, Эронсон вздохнул.
- Пожалуйста, капитан, без советов. И без предупреждений. И без патрулей, посланных в разведку с задачей обезвредить злоумышленников. Город хочет, чтобы мы вошли. Он приглашает нас. Уж не воображаете ли вы, что там осталось хоть что-нибудь живое? Это город-робот. И не смотрите на меня так, будто там приготовлена мина замедленного действия. Сколько лет он не видел ни игр, ни развлечений? Двадцать веков? Вы читаете марсианские иероглифы? Вон тот угловой камень.